Александр Казанцев - Любимая

Никогда раньше Сократ не говорил об этом со своими учениками. Он и сам был удивлен тем, что произносит, повторяя вслух суждения, только что нашептанные ему его тайным советчиком, почти уже готовым проводить душу его в иной мир.

— Если, друзья, взглянуть на нашу Землю сверху, то похожа она на мяч, сшитый из двенадцати кусков кожи и пестро расписанный разными цветами. Краски, которыми пользуются наши живописцы, могут служить образцами этих цветов, но там вся земля играет такими красками, и даже куда более яркими и чистыми. В одном месте она пурпурная и дивно прекрасная, в другом золотистая, в третьем белая — белее снега и алебастра; и остальные цвета, из которых она складывается, такие же, только там их больше числом и они прекраснее всего, что мы видим здесь!..

Слезы восторга увлажнили выпуклые глаза смертника, но были они и слезами горечи, сожаления: вовсе не был он так уж уверен, что, простившись с жизнью земной, увидит те великолепные картины, о которых говорит. «А вдруг там только тьма и пустота? — мелькнула мысль. — Вдруг в той грядущей темноте изъязвит мне душу тоска по недопознанной красоте земной, по земной жизни, которую называл про себя дивным именем: Любимая?..»

Но видя искреннее восхищение учеников, блеск их глаз, радость недолгого их забытья, ни малейшим намеком не выдал Сократ горечи своей, продолжил вдохновенно:

— Та Земля, что откроется взгляду окрыленного, чиста не только красками своими — всей сутью чиста. Безмерно богата она плодами произрастающими, дорогими металлами и каменьями драгоценными. Счастливы те, кому открыто это зрелище!..

И вдруг полыхнула в сознании смертника мысль: «А ведь видел я Землю такой, когда любил, когда безумно надеялся!.. Видел Землю, всю Вселенную, управляемую вовсе не анаксагоровским Нусом-Разумом, а бессмертной, неиссякающей Любовью!..»

И чтобы унять бешено заколотившееся сердце, стал рассказывать Сократ своим ученикам, что под землею текут неиссякающие, невероятной ширины реки — горячие и холодные, что и огонь под землей в изобилии — есть даже реки огненные, что кора земли пронизана большими и малыми зевами, а один из них, пронизывает Землю насквозь и зовется Тартаром. В эту пропасть стекают все реки и снова берут из нее начало. Сюда низвергаются души самых закоренелых грешников — святотатцев и злодеев, а души людей праведных, в том числе истинных философов, избегают заточения в недрах — они поселяются в стране вышней чистоты, где живут бестелесно и беспечально…

— И ты, Симмий, и ты, Кебет, все вы, друзья мои, отправитесь, каждый в свой час, последним из начертанных мной путей, а меня, как выражаются герои в напыщенных трагедиях, «уже призывает судьба», — толстые губы Сократа скривились в усмешке, а взгляд, обводивший слушателей, переметнулся в сторону окошка, расположенного под потолком, где выцветшая голубизна жаркого аттического дня уже стала загустевать синевой вечера. — Ну пора мне, пожалуй, и помыться, чтобы избавить женщин от лишних хлопот…

Произнес он это спокойно, будто о ежевечернем омовении говорил. Друзья его, только что пребывавшие в забытье восторга, разом побледнели, растерянность отразилась на их лицах, когда Сократ кликнул тюремщика Никанора.

Наконец старина Критон, собравшись с духом, смог вымолвить:

— А не хочешь ли ты, Сократ, оставить какие-либо распоряжения насчет детей или еще чего-нибудь? Мы бы все с великой охотой сослужили тебе любую службу.

Смертник ободряюще похлопал друга по плечу.

— А что я тебе нового могу сказать? Только то, что говорил всегда и всем: думайте и пекитесь о себе самих, и тогда, что бы вы ни делали, это будет доброю службою и мне, и моим близким. А если вы не будете думать о себе и не захотите жить в согласии с тем, о чем мы толковали сегодня и в прошлые времена, вы ничего не достигнете, сколько бы самых горячих обещаний вы сейчас ни давали.

— Да, Сократ, — сказал Критон, — мы постараемся исполнить все, как ты велишь. Но скажи, как нам тебя… — последнее слово он едва сумел выдавить, — похоронить?

— Да как угодно! — осклабился Сократ. — Если, конечно, сумеете меня схватить, и я не убегу от вас.

Хитро оглядев растерявшихся друзей, смертник тихо рассмеялся, но тут же оборвал смешок, потому что он прозвучал, как всхлип, и сказал напряженно замершим ученикам:

— Ну никак мне, друзья, не убедить Критона, что я — это только тот Сократ, который сейчас беседует с вами и пока еще распоряжается каждым своим словом. Он воображает, будто я — это тот, кого он вскорости увидит мертвым, вот и спрашивает, как меня хоронить! И все слова, которые я тут долго произносил, псу под хвост!.. Убеждал его, а он и не понял, что, выпив яду, я отойду в счастливые края блаженных. Он думает, что я хотел утешить вас, а заодно и себя. Так хоть вы ему растолкуйте, старому неслуху, что скоро я буду совсем не здесь, и тогда, может, Критону станет легче, и, видя, как мое пустое тело сжигают или зарывают в землю, он не станет убиваться, воображая, будто я терплю что-то ужасное!