Игорь Минутко - Бездна (Миф о Юрии Андропове)

Шторы открывались легко, но с шумом, который производили металлические кольца, на которых они двигались по карнизу.

Так было и на этот раз. В комнату хлынул неяркий свет ноябрьского утра.

Обычно от звука раздвигаемых штор Леонид Ильич мгновенно открывал глаза. На этот раз он не пошевелился, лежал на спине с головой, опущенной на грудь, в которую упирался подбородок. Странная поза, неудобная… Подушка сбилась к спинке кровати.

Медведев осторожно потряс Брежнева за плечо:

— Леонид Ильич, просыпайтесь, пора вставать.

Ответа не последовало. Владимир Тимофеевич затряс Брежнева, сильнее встряхивая его за плечи, большое тело колыхалось в постели. Глаза Леонида Ильича не открывались.

— Володь…— прошептал Медведев, чувствуя, как легкий морозец охватывает тело,— Леонид Ильич готов…

— Как готов?

— Умер.

Сабаченков мгновенно побледнел, в прямом смысле,— как полотно, его будто сковал столбняк.

— Беги на телефоны! — громко сказал ему Медведев, выводя из оцепенения.— Знаешь, кому звонить. И скорее зови коменданта.

Через несколько минут прибежал комендант Заречья Олег Сторонов.

Теперь они вдвоем пытались вернуть к жизни Леонида Ильича Брежнева: тормошили его, хлопали по щекам, Медведев дышал ему через марлю в рот. Потом, с трудом подняв грузное тело, положили его на пол, на ковер, стали делать искусственное дыхание: Владимир Тимофеевич резко разводил в стороны руки, Сторонов рывками давил на грудь, скоро взмок от безрезультатных усилий. Наверное, он повредил Брежневу ребро или что-то еще: изо рта на рубашку Медведева брызнула сукровица.

За этим занятием их застал Юрий Владимирович Андропов, возникший в комнате внезапно и так скоро после случившегося, будто находился где-то рядом. Он часто дышал, наверное, от того, что быстро поднимался по лестнице, на крупном носу выступили бисеринки пота.

— Как? — Голос его сорвался,— Что тут?

— Да вот…— сказал Медведев.— По-моему… Он умер.

Андропов быстро вышел из спальни, поманив за собой Владимира Тимофеевича.

— Как это случилось? — почему-то перейдя на шепот, спросил он.

— Пришли будить и застали в таком виде.

— А где Виктория Петровна?

— Внизу, в столовой.

— Я спущусь к ней.— Юрий Владимирович заспешил к лестнице.— А вы пока оставайтесь при…— он запнулся,— при нем.

Скоро в спальне появился Евгений Иванович Чазов, за ним — врачи-реаниматоры кремлевской «Скорой помощи», неся огромное количество своих приборов. Следом вошли Виктория Петровна, вся в слезах, с трудом переставляя ноги, и Андропов, который заботливо держал вдову под руку…

— Что? — спросил кто-то из реаниматоров.— Делать?

— Делайте,— ответил Чазов, отвернувшись.

Около десяти минут было подключено искусственное дыхание с применением самой современной техники. Но чудес не бывает.

— Прекращайте…— сказал Евгений Иванович.

Покойного положили на кровать. Руки расползались в стороны, и Медведев с медсестрой связали их бинтом на груди. Но бинт оказался слабым или медсестра неумело завязала узел — тяжелые руки снова безжизненно расползлись в стороны. И их снова связали, вроде бы крепко.

— Все…— сказал Чазов.— Надо выносить, отправлять.

В машину, приехавшую из морга, внесли носилки с трупом, покрытым простыней.

— Товарищ Медведев,— прозвучала команда,— сопровождайте до морга, до самой камеры. Под вашу ответственность.

«Что под мою ответственность?» — потерянно подумал Владимир Тимофеевич, залезая в машину. И тут он с изумлением обнаружил, что оказался в замкнутом пространстве траурного катафалка один на один с ним… С тем, что еще вчера вечером было живым Леонидом Ильичом Брежневым. Ни дополнительной охраны, ни медиков. Никого.

Поехали…

Простыня закрывала его до головы. Машину мотало, раскачивало на поворотах. Голова двигалась из стороны в сторону. Казалось, что Леонид Ильич оживает. Нет, лучше не смотреть на голову…

Перед Владимиром Тимофеевичем колыхался большой живот, разбрасывало по сторонам голые руки и ноги — они опять развязались, и Медведев всю дорогу до морга пытался связать их, но безуспешно — мешала тряска.

Глядя на своего подопечного — бывшего, бывшего…— вернее, на то, во что он теперь превратился, Владимир Тимофеевич с горечью, тоской, недоумением, граничащим с чувством прозрения, думал: «Вот был он, человек, который одним росчерком пера, одним словом или кивком головы решал судьбы миллионов людей, от его воли во многом зависели судьбы мира. И что же?… Он стал теперь простым смертным, как все мы. Все на нашей земле суета сует перед лицом смерти и вечности. И моя жизнь рядом с ним кончилась, оборвалась мгновенно этим утром. Еще в спальне, рядом с ним, уже мертвым, я чувствовал напряжение, профессиональное напряжение: я еще был при нем, исполнял свои обязанности. А теперь? Вот совсем скоро… Мы приедем… И — все. Кому я теперь нужен? Зачем я?…»