Виктор Поротников - Утонуть в крови - вся трилогия о Батыевом нашествии

— Не поеду я в эту глухомань! — насупился Парамон.

— Поедешь! — спокойно и твердо произнес Ферапонт, выбирая тонко заостренное писало из целого набора писал, стоящих в берестяной кружке. — Я поручился за тебя, недоумка, перед боярином Твердиславом. Не вздумай мне перечить!

— Так татары же вокруг Рязани стоят, отче, — промолвил Парамон с нескрываемым ехидством. — Все пути из города перекрыты.

— Постоят нехристи под Рязанью и уйдут восвояси, город им все едино не взять, — не глядя на Парамона, проговорил Ферапонт. — Жить будешь в одной келье с иноком Трофимом. Он сейчас придет сюда. И гляди, Парамоша, чтобы с монастырского подворья ни ногой! — Архидьякон сурово взглянул на косматого монаха, который невольно втянул голову в плечи и опустил глаза, ощутив на себе властный взгляд могучего Ферапонта.

Инок Трофим был на несколько лет моложе Парамона. Он был статен и крепок телом, его длинные русые волосы слегка вились, а усы и бородка были заметно светлее волос. В голубых очах Трофима светился огонек некоего глубокомыслия, как у человека много читающего и размышляющего над прочитанным.

— Ого, сколько книг у тебя, приятель! — изумился Парамон, оглядывая келью, куда его привел инок Трофим. Книги здесь лежали на трех широких полках, установленных этажеркой. — А это что?

Парамон шагнул к столу у единственного окна, склонился над раскрытой книгой в кожаном переплете, больше половины страниц которой были чистые. На одном из раскрытых чистых листов в самом верху было выведено красивым ровным почерком: «Разорив Исады и Ольгов, безбожные мунгалы подступили к Рязани сего года 6745-го в 16-й день…»

По тогдашнему летоисчислению на Руси год 6745-й соответствовал 1237 году.

— Это рязанская летопись, — пояснил инок Трофим, стоявший за спиной у Парамона. — Я веду ее с дозволения преподобного Ферапонта. Уже шестой год веду.

— Правда ли, что со звонницы Успенского храма можно увидеть становища татарские? — обернулся к Трофиму Парамон.

— Сие правда, брат, — кивнул тот.

— Я хочу взглянуть на станы татарские, — сказал Парамон с неким жадным нетерпением в голосе. — Надеюсь, это здесь не воспрещается?

— Идем к лекарю, брат, — промолвил Трофим. — А потом я проведу тебя на соборную колокольню, увидишь нехристей своими очами.

Юрий Игоревич находился на крепостной стене возле Ольговских ворот, когда от татарского войска прибыли трое глашатаев верхом на пегих длинногривых лошадях. Подъехав к запертым наглухо воротам, татары размахивали руками и кричали собравшимся на стене рязанцам, что у них устное послание рязанскому князю от Бату-хана. Глашатаи обращались к русичам на половецком наречии и на ломаном русском. Три Батыева посланца были безоружны, на них были длинные овчинные шубы и меховые шапки с узким высоким верхом, длинные уши этих странных шапок были завязаны тесемками на затылке.

Юрий Игоревич захотел переговорить с гонцами Батыя. Не слушая возражений воевод, князь повелел приоткрыть дубовые створы Ольговских ворот. Вместе с князем на переговоры с татарскими глашатаями отправились толмач Шестак, купец Яков Костромич, сотник Лукоян и боярин Твердислав.

При виде князя, вышедшего из приоткрытых ворот, татарские послы ловко спрыгнули с коней на землю и отвесили Юрию Игоревичу поклон.

Затем татарин, с сабельным шрамом через все лицо, обратился ко князю на русском языке, неимоверно коверкая слова:

— Мой повелитель великий Бату-хан готов обойти Рязань стороной, если князь рязанский выдаст отступное в виде десятой части от всего имущества своего и горожан.

Другой татарин, с рыжей бородкой и усами, добавил, что князю рязанскому нужно также выдать Бату-хану заложников и сорок знатных дев, чтобы получить мир от повелителя монгольских орд.

— В числе этих сорока имовитых девиц должна быть и Евпраксия, — вставил третий из послов, хищно зыркая раскосыми глазами на князя и его небольшую свиту.

Сказано это было по-половецки, поэтому толмач Шестак вступил в разговор, переведя князю последнюю прозвучавшую реплику.

— Вот нехристи поганые! — зло усмехнулся Твердислав. — Далась им Евпраксия!

— Пусть Батый выдаст тело моего сына Федора, — мрачно сдвинув брови, промолвил Юрий Игоревич. — Лишь после этого я буду вести с ним переговоры!

Не прибавив больше ни слова, князь повернулся к послам спиной и скрылся в темном проеме чуть приоткрытых ворот. Боярин Твердислав поспешил вслед за князем, старательно прикрывая собой его спину.