Павел Шестаков - Самозванец

«Мисаил же и Варлаам зело негодуючи на него, яко не пиет с ними, но творит себя яко свята».

Гордец! Да еще законопослушный. Это непонятно вдвойне. Ведь за кордон все вместе собрались, значит, и недовольны жизнью все. А одна из причин недовольства многих — нетерпимость нового царя к пьянству.

Увы, история повторяется!

Хронограф:

«Государь царь Борис Федорович корчемства много покусився, еже бо во свое царство таковое неблагоугодное дело искоренити».

Опять-таки досталось многострадальному Новгороду, который в порядке эксперимента был объявлен безалкогольным городом. Здесь закрыли все кабаки.

Один из иностранцев:

«Годунов старался истреблять грубые пороки своего народа… запретил пьянство и содержание питейных домов, объявив, что скорее согласится простить воровство и даже убийство, чем нарушение сего указа».

Сказано, конечно, крепко, а результат? «Грубые пороки» укоренились не в одном народе, сами иностранцы, любимые Годуновым, охотно пили и похваливали в воспоминаниях «русское вино», которое почтительно называли «аква вита» — живая вода. Вот и вышло в итоге: «покусився… искоренити, но не возможе отнюдь». Так меланхолично замечает современник.

А раз «не возможе», то и Варлаам «зело негодуючи» на трезвенника, возносящегося «яко свята». Каково ж было ему узнать вскоре, сколь велико тот собирается вознестись! Нет, никогда не признает Варлаам в непьющем высокомерце сына Грозного, будет с невиданным упрямством и бесстрашием разоблачать «расстригу» даже на троне, даже после смерти. Спасибо ему, он оставил много любопытных свидетельств.

Но до разоблачений еще далеко. Застольные трения сглаживаются самим «гордецом», что-то привлекает его в попутчике, типичном средневековом монахе, бродяге, пьянице и чревоугоднике, которого он великодушно простит, когда будет держать жизнь и смерть Варлаамову в своих руках.

А пока идут трое навстречу начинающейся весне. Путь не близок и не безопасен. Но, с другой стороны, чего бояться божьим людям, чьи скудные пожитки, включая Варлаамову флягу с «живой водой», вряд ли прельстят лихого человека? Да и чудотворная икона, и сан охраняют и открывают двери в домах добрых христиан, где монахов и покормят, и обогреют. А в дороге греют овчинные шубы, которым не то что сейчас — цена ничтожная. Недавно еще баран стоил пять-шесть денег. Деньга — полкопейки. Правда, истекший год внес в привычные цены поправки почти невиданные. За четверть — приблизительно двенадцать пудов — ржи, обычно стоившую около десяти копеек, стали просить рубль!

А началось так…

Весной 1601 года «небо омрачилось густою тьмою». Десять недель непрерывно лили дожди. Селян охватило уныние. Вымокшие хлеба ложились и гнили в полях. Нельзя было ни косить, ни жать. Надеялись, конечно, на бога, молились усердно, но молитвы не пробивались сквозь разверзшиеся хляби небесные. Напротив. На праздник успения богородицы, в середине августа внезапно наступили морозы. Налитый влагой недозревший хлеб пропал окончательно.

Народ, однако, жил в те времена запасливо, и хотя цены торговцы взвинтили, подлинных размеров грядущего бедствия никто еще не представлял. Полностью раскрылись они в следующем году, когда «глад перешел в мор». Но наши монахи от грядущей беды ушли.

Шли и, конечно же, дорогой говорили много, спорили, судачили, благо, было о чем.

О том же гладе.

О дурных предзнаменованиях.

О «заповедных летах», сменивших Юрьев день.

О гонениях на знатные боярские роды, прежде не скупившиеся на милостыню монастырям.

Говорили, говорили и сходились согласно, что всё плохо и всем: и народу вообще, и горожанам, кому голод грозит в первую очередь, и крестьянам, у которых отнимают право выхода и закрепощают, и боярам, над головами которых вновь нависла царская секира, и духовным людям, чьи доходы оскудевают…

Кто же виновник бед?

Всевышний?

Но на всевышнего роптать не положено, ибо в мудрости! своей он всегда прав, а люди грешны и кары заслуживают… Однако и дьявол не дремлет, ибо силен и коварен. Так чью же волю вершат ныне на Руси сильные мира сего, и первый среди них царь Борис, господню или лукавого?

Выходило, что второе вернее.

Мнение это разделяли многие, и царь его чувствовал и боялся. Иначе зачем ему было вопреки обычаю вводить особую «при заздравной чаше» молитву?

Молитву о том, «чтобы он, царь Борис, единый подсолнечный христианский царь, и его царица, и их царские дети на многие лета здоровы были и счастливы, недругам своим страшны;