Евгений Марков - Барчуки. Картины прошлого

И ямщик, и ямщичонок, сидящий форейтором, гогочат, кричат и погоняют. Русский почтарь всегда бодрит лошадей свистом и криком в самые тяжёлые минуты пути… Споро и дружно топчут песок все эти двадцать четыре копыта, кони тяжко и часто отфыркиваются. Экипаж поминутно подскакивает, переезжая занесённые песком корни.

— Ох вы, батюшки, батюшки! Ну-то до болотца, до болотца! Так по песочку славно пойдёт, колесо по спицу уйдёт! — балагурил широкий косматый ямщик, помахивая кнутом в воздухе, но не трогая ни одной спины. — Гони, гони, Нефёдка! — изредка распоряжался он другим голосом, густым и серьёзным, и потом опять запевал шутливо-дурашливую присказку: — Гора пройдёт, другая придёт! Эх вы, с горки на горку! Ну, павлины! Вытягивай; теперь немножко, сейчас хуже пойдёт… Ну вы, божьи!..

Кнутик так и стоял, не опускаясь, в воздухе, безвредно шевеля своим ремешком, будто змейкою. Я пересел на козлы.

Попадающиеся на пути избы как-то особенно свежи и красны; все они из крупного, ровного и чистого леса, ядрёного , как говорится, о котором не имеют понятия в наших степях. В глинистых лощинах бегут мутные, но быстрые ручьи; в колодцах сода делается холодною и крепкою, будто дубом пропитанною. Мужики попадаются рослые и молодцы. Сильные организмы всякого рода и особенно сильные нервы населяют леса…

Эта сарматская войлочная борода с таким хладнокровием и знаньем дела рассказывает мне о медведях, как будто сам он был младший брат в их семье. Это не описание медведя в зоологических книгах, это простодушное вспоминанье об отсутствующем приятеле, с которым так натурально и привычно быть вместе. Он и не предчувствует, какое впечатление может производить его гомерически простой рассказ на фантазию слушателя, не имевшего счастия в подобных зоологических знакомствах.

В прошлом месяце медведь у них бабу задрал, баба с девочкой за грибами ходили; «пузо ей только выел, остального не тронул», утешил он меня, обернувши ко мне свою красную бородатую рожу. «Девочка-то убежала, а мать он догнал, заел».

— Разве от него убежишь? — спросил я. — Скоро он бегает?

Красная широкая рожа опять оборотилась ко мне и смотрела на меня с минуту, словно удивляясь, и даже желая рассмеяться, однако отвернулась спокойно.

— На четвереньках не может, кувыркается, а на двух ногах лошадь догонит. — Тут он сразу убедился, что я о медведе понятия не имею, продолжал гораздо обстоятельнее: — Ведь у него лапа человеческая, ладонь и пять пальцев, как у нас. Он ею, ровно мужик, дубину держать может; он дубьём зверя бьёт и человека; вырвет с корнем дерево и огреет почём попадя; больше этим и бьёт, бережёт свою лапу.

— А на дерево не спрячешься?

— На дерево? — малый даже не оглянулся, а ухмылялся, качая головою с некоторым состраданием. — Чудной ты, право! Он тебя с какого хочешь дерева снимет: он лазать — за первый сорт. Воскресенье вот вощик медведя на станцию приводил, смотритель двугривенный ему дал, так на самую макушку на липу влез; аршин на пять от земли ни сучка нет — обхватил, каторжный, как руками, и полез. Ему и горя мало!

— Как же его так не упустят? — спросил я.

— Нет, ничего. Вот лесом ведут, так задурит , коли его не забавляют. Тут уже ему всегда в барабан бьют. Тоже, как человек, веселье любит!

Я осведомился, что медведю обыкновенно есть.

— Скотину всякую, а летом малину; он малину очень любит, это ему за первый аппетит.

— Зимою ему, значит, голодать приходится?

— Зимой? — ямщичья рожа с оскаленными белыми зубами и недоумевающим видом выпучилась на меня. — Да нешто медведь зимою ходит? Зимой он в берлоге лежит, лапу сосёт… Забавник барчук! — добавил он про себя через несколько минут, словно спохватившись, не шутил ли я.

Мне, признаюсь, стало немножко совестно, и я перестал его спрашивать.

Такая зелёная мощь и красота стояла кругом, что не жалко было прекратить какой бы то ни было разговор. С холма на холм спускался и подымался экипаж. Колодцы под высокими крестами, дощатые часовни с кружками стали попадаться по дороге. Лес становился всё крупнее и чаще. Ель заполоняла всё. В оврагах два раза переезжали мосты мимо больших пильных мельниц, заваленных кругом свежими досками и тёсом. Красные брёвна валялись даже на дороге. Иногда попадались уже расчищенные дровяные участки; мелкие сажёнки, как копны хлеба, усевали собою чёрные квадраты земли, исковерканные пнями. Сучья и листья лежали кругом, как трупы убитых.

Около длинной новой казармы лесничих я заметил чрезвычайно рослого человека в красном нагруднике поверх рубашки, должно быть, солдата; он смотрел на нас, опустив топор, которым перед тем что-то рубил. Такая же рослая и сочная баба сильною рукою тянула за рога во двор круторёбрую и вымястую корову, не хотевшую покинуть лесного пастбища.