Дмитрий Дмитриев - Золотой век

— Видит Бог мою душу, я не виновен в этом гнусном убийстве. Я искал дуэли с князем, это правда, но я не хотел убийства. С того самого часа, как упал, пораженный пулею, князь Петр Михайлович, какой-то неведомый голос всюду меня преследует: «Ты, ты убийца, ты подкупил на это злодея, такого же, как ты. Князь Голицын мешал тебе, мешал твоим замыслам, и вот ты для того, чтоб отделаться от него, подкупил убийцу. Проклятие тебе»! Да, да! Я и сам сознаю это. Я преступник, я совершил ужасное преступление, которое будет тяготить меня всю мою жизнь. Тень несчастного князя преследует меня. Он всегда, как живой, стоит предо мною, смотрит на меня с таким укором вместе с тем сожалением, как будто хочет сказать: «Безумец! К чему ты стремишься? Может быть и тебя самого ждет такая же участь, какая постигла меня!». Тяжко! Тяжело тому жить на свете, у кого совесть нечиста. Молиться буду я за покойного князя. Его именем буду творить добрые дела, может быть, и моей измученной душе тогда будет легче.

Таким-то размышлениям предавался Потемкин, ища себе уединения.

— Ваше превосходительство! — приотворяя немного дверь и прерывая размышления Потемкина, — робко проговорил его дворецкий.

— Ну что? Что тебе надо?

— К вашему превосходительству соизволил прибыть…

— Кто, кто пришел? Я тебе сказал, никого не принимать!

— Его сиятельство граф Григорий Григорьевич Орлов.

— Как, граф Орлов? Что ж ты мне об этом раньше не сказал? Скорей одежду мне.

— Не беспокойся, я не барышня, не покраснею, увидя тебя в халате! — проговорил богатырь граф Григорий Орлов, любимец императрицы, входя в кабинет.

— Граф, простите, ради Бога!.. Я в таком виде…

— Пожалуйста, без церемоний! Садись и давай разговаривать, — весело проговорил граф Орлов, располагаясь на диване и показывая место возле себя Потемкину.

— Чем прикажете, граф, вас угощать?

— Ничем. Я только что пообедал. А вот скажи-ка ты мне, Григорий Александрович, что с тобою происходит?

— А что такое, граф?

— А то, что ты на себя стал непохож. Сидишь дома каким-то затворником, никуда не выходишь. Куда девались твои остроты, твоя веселость? Лохматый, не бритый, не чесаный. Неужели на тебя подействовала так смерть покойного князя Голицына? Положим, он был твоим искренним другом, но нельзя же, братец, предаваться отчаянию. Все мы смертны, все, как говорят, ходим под Богом. Сознаю, тебе жаль князя, но что же делать? Такова его участь, судьба!

— Совершенно верно изволили сказать, ваше сиятельство, участь, судьба. Против своей судьбы не уйдешь. Такова наша жизнь человеческая на земле: не чаешь, не гадаешь, и вдруг всему конец, все прощай навеки, навсегда!

— Ну, вот видишь, ты сам знаешь это.

— Да, да, сознаю.

— А если сознаешь, зачем же предаешься отчаянию. Ведь отчаяние великий грех, Потемкин!

— Как же, как же! Большой грех, большой. Я молиться буду за покойного князя Петра Михайловича.

— Это ты можешь делать, сколько тебе угодно, только брось, братец, свою хандру! Будь по-прежнему таким, каким был. Государыня императрица соизволила мне приказать навестить тебя, узнать о твоем здоровье.

— Земно благодарю ее императорское величество за ее милостивое ко мне внимание, а вас, граф, всепокорнейше прошу тоже принять мою глубокую благодарность.

При этих словах Потемкин встал и низко поклонился графу Григорию Орлову.

— Послушай, Потемкин! Брось эту церемонию! Тебе ведомо, что я враг всяких церемоний. Лучше скажи, когда ты появишься во дворце? Мы все соскучились, не видя тебя давно. Императрица сама изволила о тебе спрашивать.

— Не замедлю явиться и лично принести к ногам ее величества мою верноподданническую благодарность, а также и просьбу.

— Просьбу? О чем?

— Об отставке, — тихо ответил Потемкин.

— Как ты сказал? — не спросил, а с удивлением воскликнул граф Орлов.

— После некоторого размышления, ваше сиятельство, я пришел к тому заключению, что на земле все тлен.

— Ну? И что же далее?

— А далее то, что я удумал покинуть, расстаться со всем мирским, и где-нибудь в отдаленной обители, под монашеским клобуком и рясой провести остаток дней моих.

— Как? Ты хочешь идти в монахи?

— Думаю: да.

— Потемкин! Да ты совсем с ума сошел. Ну, какой же ты монах? В тебе монашеского ничего нет; ни на одну йоту. Ты просто хандришь, и причиною твоей хандры эта неожиданная смерть покойного князя. Если так судить, как говоришь ты, то всем надо идти в монахи и «под клобуком» ждать, когда Господу угодно будет призвать нас к себе. Оставь, Григорий Александрович, полно! Я знаю, положим, что ты верующий человек, но ведь и я верую в Бога, и я ведь недаром зовусь христианином. А может, у тебя есть какой-нибудь особый грех, который влечет тебя в монастырь? И там ты думаешь замаливать тот грех? Так, что ли? — пристально посматривая на Потемкина, как-то значительно проговорил граф Орлов.