Деннис Лихэйн - Настанет день

Они доели арахис, потом взяли пару пива и пару хот-догов. Они всё хотели посмотреть, как Рут побьет рекорд Американской лиги. Но он его так и не побил. На четырех выходах он заработал ноль очков и сделал две ошибки. Совсем на него не похоже, некоторые болельщики даже вслух рассуждали: то ли Бейб подцепил какую-то заразу, то ли просто мучается похмельем.

На обратном пути с Фенуэя сердце в груди у Лютера вовсю колотилось. Такое с ним случалось теперь часто, и обычно без особых причин. Горло ему стискивало, грудь словно заливало теплой водицей, и потом — тук-тук-тук-тук, сердце начинает стучать как безумное.

Когда они шли по Массачусетс-авеню, он глянул на Дэнни и понял: тот его будто изучает.

— Созреешь — скажешь, — произнес Дэнни.

Лютер даже остановился. Очень уж он устал. Вымотался оттого, что один все это в себе таскает. Ответил:

— Тогда придется тебе доверить страшную тайну, раз уж так. Пострашнее, чем все те, что тебе в жизни доверяли.

— Ты заботился о Норе, когда никто другой не стал этого делать, — проговорил Дэнни. — Для меня это больше значит, чем даже то, что ты мне спас жизнь. Ты любил мою жену, Лютер, еще когда у меня не хватало ума ее любить. Все, что я могу… Считай, что ты это получил.

Час спустя, стоя над холмиком могилы Клейтона Томса в заднем дворе того самого дома на Шомат-авеню, Дэнни произнес:

— Ты прав. Это страшная тайна. Чудовищная, черт меня побери.

В доме они сели на пол. Работы уже почти закончили, осталась только внутренняя отделка да покраска. Лютер рассказал все, до того момента, когда он, с месяц назад, открыл отмычкой замок на ящике для инструментов, который дал ему тогда Маккенна. Он заглянул внутрь и сразу все понял.

Чего ж удивляться, что он такой тяжелый.

Пистолеты, вот что там было.

Он их проверил, один за другим, и обнаружил, что все они смазаны и в рабочем состоянии, хоть и не новые. И все заряжены. Все двенадцать. Дюжину заряженных стволов — вот что должна отыскать здесь бостонская полиция в тот день, когда проведет рейд в помещениях НАСПЦН и представит дело так, словно тут готовили расовую войну.

Дэнни долго сидел молча, цедил из своей фляжки. Потом протянул ее Лютеру.

— Он тебя убьет.

— Знаю, — ответил Лютер. — Я не за себя беспокоюсь. За Иветту. Она мне как мать. Так и вижу, как этот тип… только потому, что она — «ниггерская буржуазия», как он ее называет?.. Он ее убьет, просто для забавы. А не убьет, так посадит, он же давно хочет. Вот зачем пушки.

Дэнни кивнул.

— Я знаю, он тебе все равно что родня, — заметил Лютер.

Дэнни поднял ладонь. Закрыл глаза, слегка покачался из стороны в сторону.

— Он убил этого мальчишку? Ни за что?

— Только за то, что он черный и при этом живой.

Дэнни открыл глаза:

— Все, что мы с тобой будем делать начиная с этой минуты… Сам понимаешь.

Лютер кивнул:

— Умрет вместе с нами.

Первое крупное дело Коннора касалось сталевара Массимо Парди. Этот Парди выступил на собрании Союза металлургов и заявил, что технику безопасности в Сталеплавильной корпорации Бей-стейт надо немедленно улучшать, иначе компания «в один прекрасный день увидит, что сама расплавилась». Его речь встретили радостными криками, а затем четверо из присутствующих подняли его на плечи и пронесли по залу. Это и решило судьбу Парди: 1 + 4 = синдикализм. Все просто.

Коннор направил требование о депортации Массимо Парди в окружной суд на том основании, что Парди нарушил антисиндикалистское законодательство штата, а тем самым Закон о шпионаже и Закон о подстрекательстве к мятежу. Исходя из вышеизложенного, его следует депортировать обратно в Калабрию, где местные юридические органы решат, необходимо ли применять к нему дальнейшие меры наказания.

Даже сам Коннор был удивлен, что судья с ним согласился.

А вот во второй раз Коннор уже не удивлялся. И тем более в третий.

Коннор наконец осознал (и очень надеялся, что это осознание еще сослужит ему добрую службу), что лучшая аргументация — та, которая совершенно бесстрастна, лишена зажигательной риторики. Держись нормы права, избегай полемического задора, предоставь говорить прецедентам — и пусть адвокат противной стороны решает, стоит ли на апелляции проверять означенную норму на прочность. Это было настоящее откровение. Пока оппонент ярился и потрясал громами, выводя судей из себя, Коннор хладнокровно раскладывал по полочкам суровую логику правосудия. И видел в глазах судей, что им это не по нраву, что они и рады бы не согласиться, а сердце их сочувствует обвиняемым — но рассудок не обманешь, рассудок их видит правду.