Деннис Лихэйн - Настанет день

Лютер посмотрел ему в глаза:

— Нет.

— Великолепно. — Он выпустил Лютера и снял китель. — Парни, скидывайте форму, вы оба. Давайте-ка, подсобим Лютеру с этой штукатуркой. Не все же человеку делать одному.

Дом на Кей-стрит словно съежился, усох. Казалось, все комнаты сузились, потолки провисли, и на месте Норы образовалась пустота и какая-то недобрая тишина. Так было всю весну, и стало чувствоваться еще сильнее, когда до Коглинов дошли слухи, что Дэнни взял Нору в жены. Мать то и дело мучилась мигренью. В тех редких случаях, когда Коннор не работал — а работал он в последнее время прямо-таки круглые сутки, — от него пахло спиртным и настроение у него было такое скверное, что Джо предпочитал держаться от него подальше. С отцом было еще хуже: пялится и пялится на кого-нибудь, а вроде и не видит. Однажды Джо не выдержал и спросил:

— Чего-нибудь от меня нужно, пап?

Веки отца взметнулись вверх.

— Что-что, сынок?

— Вы на меня смотрите, сэр.

— Не смей мне дерзить, мальчик.

Джо опустил глаза. Он, похоже, никогда еще не решался так долго выдерживать отцовский взгляд.

— Хорошо, сэр.

— А ты совсем как он, — изрек отец и развернул утреннюю газету, громко хрустнув страницами.

Джо не стал спрашивать, о ком это: и так ясно. После свадьбы Дэнни он сам, вслед за Норой, попал в список предметов, о которых запрещается говорить. В свои двенадцать лет Джо уже отлично понимал, что этот список возник задолго до его рождения и содержит много тайн рода Коглинов: в него входило все, что могло скомпрометировать семью. Например, родственники, которые неоднократно прилюдно напивались (дядя Майк), которые женились без церковного обряда (кузен Эд), совершили преступление (кузен Оуин, где-то в Калифорнии), покончили с собой (он же), прижили внебрачных детей (тетя в Ванкувере; ее так прочно отлучили от семьи, что Джо даже не знал ее имени; она существовала, точно крошечная струйка дыма, которая пробивается в комнату, прежде чем кто-нибудь догадается закрыть дверь поплотнее). Блуд, насколько понимал Джо, был пропечатан в самом верху этого списка жирными буквами. Все, что с ним связано. Любой намек на мысль о нем.

Деньги никогда не обсуждались. То же самое касалось всяких причуд общественного мнения и современных нравов, то и другое без долгих размышлений объявлялось антикатолическим и неирландским. В списке имелись десятки других пунктов, но о них можно было узнать, только если случайно о чем-то упомянешь — и тогда-то с первого взгляда поймешь, что вступил на минное поле.

Джо больше всего скучал по Дэнни именно потому, что брату на этот список было наплевать. Брат в него не верил. Он заговаривал за обеденным столом о женском равноправии, о дебатах относительно длины женских юбок, спрашивал у отца его мнение насчет участившихся линчеваний негров на Юге и почему, мол, Католической церкви потребовалось восемнадцать веков на признание того факта, что Дева Мария и вправду была девой.

— Немедленно прекрати! — крикнула как-то на него мать, и глаза у нее наполнились слезами.

— Посмотри, что ты натворил, — сказал отец.

Ну ничего себе: одним махом накрыть два самых опасных пункта из списка — погрешимость церкви и блуд.

— Извини, ма, — отозвался Дэнни и подмигнул Джо.

Боже ты мой, как Джо не хватало этого подмигивания.

Дэнни появился у школы прихода Врат Небесных через два дня после свадьбы. Джо увидел его, выходя после уроков с одноклассниками. Дэнни был без формы и стоял, прислонившись к кованой железной ограде. Джо постарался внешне сохранить хладнокровие, хотя от горла до самых лодыжек прокатилась волна жара. Он вышел за ворота вместе с друзьями и как можно непринужденнее повернулся к Дэнни.

— Купить тебе франкфуртер, брат?

Никогда раньше Дэнни его не называл «брат». Всегда только «братишка». Джо почувствовал себя так, словно в одну секунду вырос на целый фут, хотя что-то в нем тут же захотело, чтобы все оставалось как раньше.

— Еще спрашиваешь.

Они пошли к «Закусочной Сола». Сол только недавно вернул франкфуртеры в меню. Всю войну он отказывался это делать, потому что название звучало чересчур по-германски, и, как и в других заведениях общепита, франкфуртеры у Сола стали «сосисками свободы». Но теперь, когда немцев побили, никто в Южном Бостоне не возражал против немецкого и большинство кафе старались угнаться за этой новой модой, запущенной с подачи «Джо и Немо», хотя в свое время тех и обвиняли в антипатриотизме.