Сэмюэл Блэк - Дарующие Смерть, Коварство и Любовь

Я прошел мимо изваянной мной модели глиняного Коня, как обычно величественной и как обычно хрупкой. Я намеревался отлить ее в бронзе. Но герцог использовал выделенную на памятник бронзу для литья пушек. Поэтому с годами мой Конь потрескается и разрушится, так же как облупится и исчезнет моя «Тайная вечеря». Приехав в Милан пятнадцать лет назад, я достиг очень многого — но какие ценности останутся в итоге?

Расписался в пыли…

Я пересек Пьяцца дель Дуомо, миновал нищих и торговцев, мулов и строителей и подошел к храму Палаццо Веккьо. Вскарабкался по ступеням под самую крышу. Здесь, высоко над городом, веял свежий ветерок, лишенный уличной вони. Заслонив от солнца глаза ладонью, я окинул взглядом красные черепичные крыши, серые городские стены, окрестные рощи, поблескивающие серебром в жарком мареве… Стайка ласточек взмыла в небо, двигаясь подобно искусным пловцам в быстротекущем потоке, их тени скользили по иссохшей земле… и — нереально — словно разрисованный задник сцены, вздымались далекие горы. Их голубоватые вершины терялись вдали.

Я достал из кармана бумагу и запомнил примеры, записанные там Лукой, потом аккуратно сложил листок определенным образом.

И вот моя бумажная птица взмыла в воздух. Она крутилась, трепетала, петляла, ныряла, парила и… исчезла из вида. Она летела . Точно так же полетит и человек, если дать ему крылья — достаточно большие для того, чтобы они смогли преодолеть, завоевать и покорить сопротивление воздуха; они поднимут нас в небеса.

Крылатая тень бесшумно скользила над озерами и лугами…

Я устремил взгляд в небеса, откуда следила за мной незримая Фортуна, и прошептал:

— Когда-нибудь…

Тенистый сад и жужжание насекомых. Запах спелых дынь и заливистый фальшивый смех. Ужин в винограднике нашей матушки; перед нами открывался вид на город, озаренный заревом заката.

Скромное празднование — в мою честь. Разумеется, только мой братец Джованни заслуживал грандиозных празднований.

Джованни — воин. А я — священник. Хотя по старшинству [7] Исследователи династии Борджиа до сих пор спорят, кто родился раньше, Джованни или все-таки Чезаре. мне следовало бы взять в руки меч. Но Джованни ходил в любимчиках у нашего отца. На дальнем конце стола гости болтали по-итальянски. На нашем конце стола — испанская речь. Моя. Джованни. И нашего кузена, толстяка Ланзола — кардинала Монреале. [8] Городок в семи километрах от Палермо (ныне его пригород).

Я разбавлял вино водой. Толстяк лениво прихлебывал из бокала. А Джованни, как обычно, пил так, точно умирал от жажды. Его жажда неутолима. Он неутомимо гоняется за чужими женами, и столь же неутомим в бахвальстве и оскорблениях.

Его насмешливый голос:

— Будьте добры, не соблаговолите ли вы, кардинал , передать мне соль.

Я спохватываюсь. Чуть позже, чем следовало. Солонка стоит рядом со мной. Наш кузен тянется через стол.

— Верно, братец, еще не освоился с духовным саном? — ехидно спрашивает Джованни.

Я бросил на него пристальный взгляд. Отрешенное выражение.

— Кардиналы имеют власть. И богатство. И возможность стать Папой, — невозмутимо заявил я.

— Разумеется, но командиры имеют славу. И свои собственные войска.

— Это не твое воинство. А воинство церкви. Да и не снискал ты пока, братец , большой славы.

Его щеки вспыхнули огнем. Он треснул кулаком по столу.

— Первый блин комом. И мне жутко не повезло, — прошипел он. — Посмотрел бы я, как бы ТЫ поступил на моем месте.

О… гораздо лучше, Джованни. Я бы одержал победу.

Топот копыт и факельный свет. Мы ехали по темным улицам. Нас четверо — я, Толстяк, Джованни и неизвестный в маске. Последний молчалив, безымянен. Знакомый Джованни. За нами слуги и грумы.

Миновали Колизей, чья призрачная громада высилась во мраке. Мне виделись тени Юлия Цезаря и Тиберия. Их имена эхом отдавались в вечности.

Миновали трупы повешенных на стенах дворцового сада. Я видел крыс, ползавших по их плечам. По плечам людей, чьи имена уже забыты.

Аромат роз. Зловоние смерти.

Миновали старый дворец нашего отца. Миновали старый дом нашей матушки. Миновали дом, где выросли мы с Джованни.

Проблески памяти — детские драки и праздники. Церемонии и поцелуи. И одно всеобъемлющее чувство — страстное желание скорее стать взрослым.

Вот оно, детство, и закончилось. Наш отец избран Папой. Я стал кардиналом. Фамильное могущество возросло. Борджиа на подъеме. Но какой же он затяжной, какой медленный…