Грегори Норминтон: Портрет призрака

— Он мой отец. Я обязана ему всем и самой жизнью.

— Слова, все — лишь слова… — В нем поднимается гнев, вытесняя нежность, но гнев этот направлен не на Синтию. Просто сказанное ею затронуло в нем струны, спрятанные в самой глубине души, в ее темной глуби. — И если позволите, никто ведь не просит, чтобы его родили.

— Никто не просит и о старости, — сухо и спокойно отвечает Синтия, поднимаясь на последнюю ступеньку. — Вы сетуете на то, что появились на свет, господин Страуд?

— Лишь на обстоятельства этого появления. Простите, мадам.

— Вам не за что просить прощения.

Уильяму знакома и эта лестничная площадка — он провел здесь немало часов, ожидая у двери кабинета властного призыва войти. На столике на оловянном блюде горят свечи, и огонек одинокой свечи Синтии словно растворяется в их свете. Перед тем, как войти, Синтия прикладывает ухо к двери в кабинет и прислушивается. На ее лице дрожат тени. Он замечает, что, несмотря на старательную утонченность манер, она сейчас дышит ртом, как дети во сне. Поддавшись порыву, он тянется к ее руке, лежащей на двери, но, вовремя спохватившись, упирается пальцами в косяк.

— Вы так официальны со мной, Синтия…

Она поднимает на него глаза, но не отвечает. Постучав, она открывает дверь в кабинет отца и делает приглашающий жест.

— Господин Страуд, отец.

Уильям кланяется, не сообразив, как нелепо выглядит его поклон — ведь старик слеп. Но, получив письмо, он не задумывался ни о чем: две мили от мельницы он проскакал словно в каком-то оцепенении, а потом появление Синтии отвлекло его от предстоявшей ему встречи. И вдруг он думает: а что, если ничего этого нет, он просто задремал, сидя за столом, и все происходящее — лишь игра его воображения?

— Добрый вечер, господин Деллер, — говорит он. И не зная, что еще добавить, вновь не подумав, задает глупый вопрос: — Надеюсь, вы здоровы?

— В моем возрасте чувствуешь себя счастливцем, если все еще жив. Здоровье в такие годы — это уже непозволительная роскошь.

Голос звучит точно так же, он лишь стал немного слабее и слегка затруднен. Но лицо старика утратило свою выразительность, теперь оно словно затянуто дымкой, пустотой, что будто растекается из невидящих глаз. Уильям усмехается, показывая, что оценил остроту, но тут же, спохватившись, издает веселый смешок:

— Что ж, тогда смею надеяться, что застал вас в роскоши.

Пустые глаза резко отворачиваются в сторону и сразу же останавливаются на Синтии. Уильяма это несколько пугает.

— Дочка, у нас осталось от ужина что-нибудь легкое?

— Да, отец.

— Сходи принеси нам.

— Хорошо, отец. Господин Страуд, — склоняет она голову в сторону Уильяма.

Уильям едва не забывает поклониться Синтии. Он сопровождает ее взглядом, пока за ней не закрывается дверь. А он-то надеялся на ее заступничество во время своего визита. Спохватившись, он переводит взгляд на лицо старика — тот сидит, выставив вперед подбородок, и ждет. Помимо желания Уильяму вспоминается черепаха, виденная однажды в Дувре, — моряки нередко привозили их в Англию контрабандой. Высаженная на стол таверны, она вяло и неловко скребла по столу коготками, пытаясь ползти, а какой-то пьяный гардемарин тыкал ей в нос чубуком трубки, заставляя сворачивать в сторону. Уильяму отчетливо припомнилась ее сморщенная строгая мордочка, патрицианский прикус клюва и пустые сухие глаза. По этим глазам Уильям понял, что она отчаянно устала и невероятно измучена тщетными попытками обойти препятствие, вновь и вновь возникающее на ее пути. Ему отчаянно захотелось, чтобы ее никогда не привозили сюда, чтобы он никогда не видел ее глаз.

— Присядьте, господин Страуд.

Уильям трясет головой, отгоняя охватившие его воспоминания. Давным-давно — четыре года, так? — когда господин Деллер впервые заговорил о своем недуге, его охватил страх: почему-то ему казалось, что, потеряв зрение, старик сможет гораздо легче читать его мысли. И даже понимая, что это лишь плод его воображения, он тем не менее изо всех сил гнал от себя низкие и непочтительные помыслы.

— Темно ли сейчас?

— Сейчас поздняя ночь, господин Деллер. Луна скрыта тучами, да и то это тоненький месяц.

— Я уже давно не замечаю времени. — Воцаряется недолгая тишина, не нарушаемая даже потрескиванием дров в камине: от них остались лишь угли. — Как ваши успехи?

— Неплохо, сэр. — Старик резко откидывается на спинку кресла. Что это за выражение на его лице? Улыбка? Не похоже. Насмешка? Может быть. — Господин Деллер, вы говорите о работах, которые я должен бы писать, или о тех, которые я пишу?