Сергей Бородин - Дмитрий Донской

— Миновали! — сказал Бернаба. — Но надо бы было набрать больше людей.

— Откуда?

Бернаба побледнел. Мамай улыбнулся: чем больше проливал он кровь, тем чаще отливала кровь от лиц собеседников.

— Не бойсь. Хватит.

— Если нас не ждут.

— Не смекнут ждать. О шахматах не скучаешь?

— А ты хочешь играть, хан?

— Еще не хан. Ступай спать.

Но Бернаба медлил.

Клим внес ужин и, опустившись на колени, расстелил на ковре скатерть. Воин, опершись о хвостатое копье, вошел охранять выход. Мамай весело сказал воину:

— Ну, видел, Вожа узка.

— Многим она выше горла! — ответил воин.

— Что?! — оторопел Мамай.

Но воин не смотрел на него и молча оправлял ремни панциря. Клим, расставляя еду по скатерти, вслушивался в их разговор.

— Что ты сказал? — подступил Мамай.

Воин спокойно ответил:

— Я пожалел тех, кому Вожа стала выше шелома. Они бы среди нас были кстати.

— Смел ты. Но смелость твоя от страха.

Воин ничего не ответил, и Мамай, помолчав, отпустил его.

Вслед ему Бернаба сказал:

— Мне это не нравится!

— И так бывает в походах.

— Что ты несешь Москве?

— А что бы ей ты принес?

— Приказал бы: срыть начисто город. Церкви пожечь. Иконы и книги пожечь. Русские бы песни запретил: пусть поют по-татарски. Монахов научил бы корану. Русов угнал бы в глубь степей. Женщин их отдал бы татарам пусть татарчат рожают. Пусть забывают свой язык. Татар поставил бы торговать товарами русов. Так Русь станет Ордой. А когда станет Ордой, двинемся дальше. Задавим весь мир. Мамай станет превыше Чингиза. Это просто и крепко.

— Хорошо думал. Ты, вижу, совсем татарин.

— Да, когда хочу, чтобы ты стал выше Орды.

— И ты рядом со мной?

— С тобой!

— Ты прав.

За юртой во тьме неистово заржал конь.

Они легли.

Мамаю думалось, как он кинет могучий вал конницы на врага. Как следом пошлет второй вал. Так он сломит врага. И во главе третьего вала ринется сам. Путь раскроется. Вся страна ляжет, как перед Батыем, до самого Ледяного моря.

Захлебываясь, заорал осел. Надо бы осла угомонить, но не хотелось двигаться и распоряжаться о том.

Бернабе было уютно лежать. Но сон не шел. Он знал, что Мамай не спит — слышно было его прерывистое дыхание.

Генуэзец думал:

«Вдруг переломится Мамаев клинок? Вдруг споткнется серебристый Мамаев конь? Кто тогда поднимет меня из дорожного праха? Моя судьба — Мамай».

И он слушал дыхание своей судьбы, когда вдруг ковер, закрывавший вход, откинулся.

Вошел, держа полыхающий светильник, мурза Таш-бек. Лицо его пылало и трепетало, обагренное светом.

— Что ты? — Мамай приподнял голову.

— К тебе, князь.

Таш-бек вдруг оробел и заговорил издалека:

— От бессонниц и от ветра глаза наших воинов красны. Мы идем торопливо и тайно, как воры.

— Так надо.

— Воины скучны и суровы. Вокруг костров молчат. Если разговаривают, когда я подхожу, смолкают.

— Говори.

— Я спросил: почему? «Мы, — говорят, — идем быстро и тайно, как воры. Значит, Мамай боится».

— Бараны.

— Они не идут дальше.

Мамай вскочил:

— Ты впереди всех, если несешь плохую весть. Рад?

— Князь!

— Ты позади всех, если надо спешить для дела. Как они смеют?

— Спроси их сам.

Мамай торопливо натянул сапоги и вышел.

Пылали костры. Розовые сосны вздымались в черное небо. Воины стояли вокруг огней. Все молчали. Мамай один спрашивал их:

— Боитесь?

Они молчали.

— Ни один не вернется, если свернет с дороги. А дорога наша через Москву.

Они молчали.

Тогда Мамай кивнул сотникам. Сотники закричали, свистнули плети. Но ни плети, ни уговоры не смогли сломить робости у золотоордынских войск, прежде бездумно и радостно кидавшихся в любую битву.

Мамай приказал выбрать самых упорных.

— Чтоб вам не страшно было в бою, я сам порублю вам головы!

В костры побросали дров, и пламя поднялось выше. Самых старых приволокли к огню и кинули на колени. Они отвечали:

— Своя сабля сечет легче. Секи!

Мамай растерялся и понял: непобедимое воинство Золотой Орды охвачено страхом. А страх сильнее смерти. В глазах воинов текла Вожа, и Вожа казалась им черной от татарской крови и живой.

Поставленным на колени, уже склонившимся перед смертью он приказал:

— Встать!

Он ушел в юрту.

Начальники тысяч торопливо сошлись к нему. Он знал: великое торжество охватило многих из них.

— Говорите!

Они медлили заговорить, они хотели сказать: не время идти в поход осень. Надо управиться в хозяйствах, в стадах, в садах. Надо вернуться в Орду, отдохнуть, окрепнуть, излечить страх, как лечат болезнь. Но разве посмеешь это сказать?