Сергей Бородин - Дмитрий Донской

— Тута! Тута!

Поняли, что найден Дмитрий.

Андрей Полоцкий подскакал к Холопищеву.

— Что он?

Переводя дух, воин снял шелом:

— Убиен! Господи, боже мой!

— Где?

Посадили Григорья на коня, поскакали следом за ним в сторону леса, к Смолке.

Там другой костромич — Федор Сабур, стоя на коленях, силился поднять тяжелого Дмитрия.

Великий князь был найден под упавшей березой на берегу оврага.

Панцирь его был рассечен, шелом смят, кольчуга изодрана, рука крепко сжимала рукоять сломанного меча.

— Жив! — сказал Сабур. — Дышит!

Все спешились. Владимир велел снять с князя доспехи. Сабур выхватил кинжал и мгновенно срезал ремни.

Тело Дмитрия, словно из тесной скорлупы, вышло из стальной темницы.

На белой рубахе нигде не виделось следов крови. Дмитрий был оглушен ударами, но вражеское оружье не смогло пробить русской брони.

Принесли родниковой воды из Смолки. Смочили голову, дали глотнуть.

— Глотнул!

И тотчас все смолкли, и воины попятились: Дмитрий открыл глаза.

Тяжело и сурово посмотрел он вокруг.

— Государь! — кинулся к нему Владимир.

Дмитрий узнал его.

— Жив, государь?!

Дмитрий тревожно приподнялся. Владимир, схватив его руку, поднял князя:

— Митенька! Наша взяла, наша!

Дмитрий молчал, оглядывая собравшихся.

— Дайте коня…

Холмский быстро подвел своего, во многих местах захлестанного кровью.

— Сядь на сего, государь. Иного белого негде искать.

Дмитрий, шатаясь, подошел и тяжелой рукой взялся за высокую холку. Он постоял так, опустив голову, чувствуя, что земля колеблется, что конь как в тумане. И вдруг нашел равновесие, мгновенно сел в седло и улыбнулся. Наконец ему стало легко, и огромная тяжесть, давившая ему грудь и плечи, свалилась.

— Спасибо вам, братья.

С коня он обнял севших в седла Ольгердовичей, Владимира, Холмского, воина Сабура и улыбающегося Григорья Холопищева.

Они поехали по просторному Куликову полю, по траве, озаренной багровым заревом заката. И ноги коня до колен взмокли и почернели от окровавленной травы.

Дмитрий помолчал над телами Белозерских. Столько раз с младенческих лет бывали они вместе, и вот сбылись их давние мечтанья померяться силами с извечным врагом.

Поцеловал мертвое, залитое кровью лицо Бренка:

— Знать, суждено тебе было пасть тут, меж Доном и Днепром, на поле Куликове, на речке Непрядве, на траве-ковыле. Положил голову за Русскую землю.

С Бренка сняли жесткий от крови, как кожух тяжелый, плащ великого князя, сняли панцирь и золоченый шелом. И Дмитрий обрядился в них.

Он обвел глазами широкое поле, всюду застланное телами, — белели холстинки одежд, поблескивало в багрянце зари тяжелое вооруженье. И страшно было слышать несмолкаемый вой, стоны и вопли. Видеть, как раненые ползут к нему из вечереющей черной травы.

— Простите меня, братья! Благословите нас!

Он подъезжал к знакомым телам. Останавливался, глядел в их потемневшие лица.

— Отплясался, Тимоша? — тихо спросил он и вспомнил его песни, улыбку и медведя.

— Тут один в беспамятстве есть! — сказали подошедшие воины. — По доспехам вроде как князь. А чей, не умыслим. Драгоценное жуковинье на нем.

С коня стало трудно различать лица. Дмитрий вплотную подъехал к Кириллу.

Чувствуя на себе взгляд Дмитрия, Кирилл открыл глаза, и взгляды их встретились. Тяжелый панцирь Кирилла, пробитый под грудью копьем, давил его. На голове чернела сабельная рана.

— Жив, княже? — спросил Кирилл и снова закрыл глаза.

— Срежьте ему ремни! — велел Дмитрий и сказал Владимиру: — Никак не упомню, где я его встречал?

Заметив драгоценное кольцо на его руке, Дмитрий спросил:

— Кто ты? Почему я не знаю тебя?

— Знаешь, княже. Тайницкую башню те клал. А потом в бегах был, от гнева твоего таился.

— Тебя, что ль, покойник Михайло Ондреич искал по Боброкову жуковинью?

— Покойник? Значит, пал Михайло Ондреич?

Кирилл протянул руку:

— А жуковинье, вот оно. Не снимается!

— Оставь себе.

И велел воинам:

— Помогите ему.

И пошел уж было, да Кирилл позвал:

— Княже!

— Что ты, брате?

— Какие ж мы братья? Я во прахе лежу, а ты на коне скачешь. Любо те, что столько нас полегло?

— Немощен, а лют! Смири гордыню, бо смертный час лих и близок. Отныне жизнь повернула по-новому. Не для чего в нее старые грехи тянуть. Отлежишься — еще будешь строить. Может, башни и не понадобятся, станем терема ставить без стен, без бойниц, среди открытого поля, не сторожась врага.