Сергей Бородин - Дмитрий Донской

И на Красивой Мече случилось то же, что уже испытали Мамаевы воины на Воже и на Непрядве: тяжелое вооруженье потянуло на дно тех, кто хотел переправиться через реку.

В Мамаевом шатре Боброку подали оставшийся от Мамая золотой кубок.

Боброк, подняв его к глазам, при кровавом блеске западающего солнца прочел:

«Се чаша князя великого Галицкого Мстислава Романовича, а кто ее пьет, тому во здравие, врагу на погибель».

Мстислав Галицкий пал в битве на Калке полтораста лет до сего дня. Оттуда и чаша сия была в Орду принесена.

Вот она, вернулась домой!

Боброк задумался: впереди еще бежали обезумевшие, обеспамятевшие остатки Мамаева войска и с ними сам Мамай. Есть резвость в конских ногах, чтоб настичь их. Можно догнать и добить, чтоб ни волоса, ни дыхания не осталось на свете от бесчисленных победоносных сил. Но впереди ночь, но впереди степь. И в степи — ни крова, ни пищи.

И Боброк велел возвратиться.

Снова ехали вдоль реки Птани. По реке плыли осколки щитов и мусор. Весь берег, весь путь завален был телами побитых татар. Тридцать верст они устлали трупами. Мимо трупов в сгущающейся тьме возвращались победители, глядя, как впереди все тоньше и тоньше становится красная тихая полоса зари.

И воинам, проведшим весь день в засаде, в тишине, в безмолвии и вдруг разгоряченным битвой, радостным от победы, теперь, во тьме, хотелось говорить или петь. Но никто не знал, можно ли говорить и гоже ли петь перед лицом столь обширной смерти. А Боброка спросить боялись. Он ехал впереди молчаливый, строгий.

Он вез Дмитрию золотую Мамаеву чашу и не знал, жив ли тот, кому он ее везет.

Из погони Владимир Серпуховской еще засветло вернулся на Куликово и велел трубить сбор Иссеченное, тяжелое черное знамя вновь поднялись над полем, устланным телами павших. И глухо, хрипя и взвывая, заревели иссеченные мечами ратные трубы. Мертвецы остались лежать.

Со всего поля сходились к Владимиру воины. Иные опирались на мечи и копья, иных вели. Но рати собирались, кидались друг к другу сродственники, и свойственники, и друзья. Иные тревожно смотрели в поле, ожидая своих. Иные кричали желанные имена, но голоса их тонули в громе труб, а на трубный зов шли все, кому хватало сил идти.

Прискакал с обрубленной бородой, с разбитым глазом Холмский, подъехали и обнялись с Владимиром Ольгердовичи — их крепкие доспехи были измяты и от крови казались покрытыми ржавчиной. От людей и от земли тяжело пахло кровью и железом. Подъехал молодой князь Новосильский; на его светлом лице, уцелевшем в битве, голубыми шрамами пролегли первые морщины. Трубы ревели. Воины вели сюда раненых, несли диковины, найденные на татарах, вели в поводу пойманных лошадей…

— Где ж брат? — спросил Владимир у Ольгердовичей.

— Я его будто видел, — сказал Новосильский, — от четверых татар отбивался. Да не мог к нему пробиться.

К Владимиру протиснулся старец Иван. Белые холщовые штаны потемнели от крови: он долго ходил по полю, в битве ободряя воинов, ища князя. Он строго спросил у Владимира:

— Где он?

— Нету! — ответил Владимир, велел смолкнуть трубам и крикнул на все поле: — Дмитрий!

И все примолкло, вслушиваясь во все стороны.

— Княже!

А Новосильский уже скакал, перемахивая через тела, к тому мосту, где последний раз бился Дмитрий.

Один раненый великокняжеский дружинник видел, как высокий воин в изорванной кольчуге тяжело шел с хвостатым копьем в руках один против мчащейся тоурменской конницы. И воин этот был Дмитрий.

Сказали, что впереди, в груде убитых, лежит великий князь.

Владимир, воеводы и многие воины кинулись в ту сторону. Подъехать было нельзя: тела лежали грудами, слышался хрип и стенание. Сошли с коней, пошли, перелезая через павших.

На измятой траве в дорогом доспехе лежал убитый Дмитрий.

Владимир с остановившимся сердцем наклонился к спокойным мертвым устам:

— Упокой господи душу твою, княже Иване!

Это был молодой Иван Белозерский. Будто в раздумье, закрыл он глаза. Тело его отца лежало под ним, словно и мертвый он хотел заслонить отца от удара.

Каждого, на ком замечали дорогое вооружение, принимали за Дмитрия.

Нашли убиенных князей Федора и Мстислава Тарусских, князя Дорогобужского, царевича Андрея Серкиза, великокняжеского свояка Микулу Вельяминова, Михайлу Андреевича Бренка, Валуя Окатьева.

Дмитрия не было нигде.

Тогда увидели бегущего через поле, задыхающегося, охрипшего от крика костромича Григорья Холопищева; он кричал, ворочая круглыми от горя глазами: