Александр Юрченко - Фёдор Курицын. Повесть о Дракуле

– Умён князь. Зело умён, – подумал Ефросин, а вслух сказал:

– Что ж ты, Михаил Андреевич, отрицаешь чудеса, сотворённые Богом, отцом нашим и сыном его Христом.

Князя не смутил резкий переход Ефросина.

– Чудо, Богом и сыном его Христом сотворённое, не отрицаю. Я о пророках говорил. Хотя подожди. Дай, дочитаю: «Чудотворение – дар, мудростью усилеет». Это понятно, чудеса из мудрости протекают, – и продолжил дальше: «Мудрость сила, фарисейство – жительство. Пророк ему наука, наука преблаженная».

– Постой, Ефросин. А фарисеи здесь причём?

– Думаю, нипричём, Михаил Андреевич. Слово фарисейство – для примера образа жизни взято. А вот направляется образ жизни путём постижения мудрости пророка. Вот тебе и начало ответа на вопрос твой о разбое и других неправедных деяниях. Читай далее.

«От сего приходим в страх Божий.

Страх Божий – начало добродетели.

Сим вооружается душа».

Михаил Андреевич выразительно посмотрел на Ефросина.

– Выходит, человек волен самовластно прийти к мысли о послушании Богу.

– Думаю так, – Ефросин победоносно посмотрел на князя. – Тогда и поступки будут праведными. Без знания мудрости бессилен он. Потому и не можем мы осуждать человека. Сам он себе судия. Сам за грехи свои и ответит.

Князь в задумчивости подпёр голову руками. Лицо его помолодело, казалось, скинул Михаил Андреевич груз забот, довлевший над ним.

– Мне всё же интересно, кто написал сию книжицу. Зовёт она к размышлению.

Ефросин взял книжицу в руки.

– Сейчас прочитаю:

«Если кто-нибудь хочет узнать имя человека, доставившего Лаодикийское послание, то пусть сосчитает: дважды четыре с одним и дважды два с одним, семьдесят раз по десяти и десять раз по десяти, заканчивается ером.

В этом имени семь букв: царь, три плоти и три души».

– Могу дать лист бумаги, – монах хитро улыбнулся.

– Ну, уж слишком, – Михаил Андреевич поднялся из-за стола. – Итак много загадок. Вели запрягать. Хочу засветло в Белоозеро обернуться. По дороге подумаю. Постой. Перепиши-ка послание ещё раз. Для меня.

Михаил Андреевич обнял инока и вышел в монастырский двор. Солнце, удивительно яркое для этой поры года, перешло на вторую половину бескрайне голубого северного неба. Стояла тишина необыкновенная…

В то же примерно время в пятистах верстах южнее Кириллова монастыря в Богом избранной Москве Фёдор Васильевич Курицын, важная персона в создаваемом Великим князем Иоанном Васильевичем государстве, тоже садился в сани, собираясь навестить родителей в родовом имении Курицыно в двадцати верстах к северо-западу от стольного града.

Курицын любил зиму… Не ту мерзопакостную, что в Венгерском королевстве, когда везде лужи да грязь, а настоящую русскую зиму, с лёгким обжигающим ветерком, хрустящим под ногами снегом, сияющими ночными звёздами.

Сани летели лихо, казалось, и лошади не нужны – дорога шла под уклон.

Москву промчали – не успел оглянуться. Выехали на Тверскую дорогу – там ещё быстрее. Эх, русская душа! Нет… остановиться, оглянуться, подумать, взвесить, рассчитать. Всё рвётся куда-то. Лбом двери вышибает.

Позади ближние деревеньки: Дрогомилово, Новинское, Кудрино, Три Горы, впереди – поворот на Волоколамск. Выбирать нужно: по Волоколамской или по Тверской дороге ехать?

Всё же, несмотря на кажущуюся русскую бесшабашность, в жизни была одна закономерность, которую Курицын хорошо усвоил. Чем ближе к Кремлю были деревеньки, тем знатнее их владельцы, чем дальше – тем менее родовитые. Вотчина Курицыных – самая дальняя из всех близких к Москве.

Потому Фёдор Васильевич и решился напрямик ехать, лесами да болотами. Увязнуть в трясине не надеялся, мороз – в помощь, а лесом – так дорожка была, которую знал хорошо. Показал бывший боярин, ныне монах Кириллова монастыря Гурий, в миру Григорий Михайлович Тушин, внук знатного боярина Василия Туши, правнук воеводы Костромского Ивана Родионовича Квашни, от которого и пошли ближайшие соседи Курицыных: Квашнины и Тушины.

Удивительно, что не все ещё на Руси золотому тельцу благоволят, думал Курицын. Вот у Григория и власть, и деньги. Но в двадцать два годка сказал отрок: «Не деньги мерило всего» и отрёкся от имени своего. Удалец, всё же Гришка! И в монахах – первый! В тридцать с небольшим – игумен, и не где-нибудь, в Кирилло-Белозерском монастыре.

Дорога уже шла по соседским землям. По правую руку деревенька Братцево – вотчина Квашниных – открылась. По левую – Коробово – владение Тушиных – промелькнуло. Не заметил Фёдор Васильевич, как реку Химку переткнул. Понял только, когда в большую яму, вернее, не яму – ямище, упёрся. На версты две ровным кругом идёт, словно выгреб кто землю ковшом или чашей – здесь река Всходня петляет, крутой поворот делает. Место это в народе «чашей» прозвали. И вправду чаша! Только не мёдом полна, а белым снегом.