Александр Юрченко - Фёдор Курицын. Повесть о Дракуле

Тут молодцы наши дрогнули, не выдержав суровости встречи, и стремглав бросились к нему с возгласом: «Отец, это мы, дети твои!»

Старик отступил два шага назад, цепь зазвенела, напоминая о вопиющем неравенстве, при котором происходила эта запоздалая встреча. Дети, одному из которых, было уже под сорок, второму – далеко за тридцать, в нерешительности остановились.

– Какой год на дворе? – теперь голос старца был глухим, как у ветхого колокола, отслужившего свой век. Ему сказали.

– Семнадцать лет в темнице! – простонал старик. – Как я живым остаюсь? До сих пор не разумею.

– Ну, идите сюда, – позвал он, наконец. Обрадованные , те подошли вплотную. Глаза у отца были ярко-голубые, они не выцвели от времени и полутьмы, и светились на морщинистом лице, как звёзды на ясном небе.

– Ты, наверное, Афанасий, – обратился он неуверенно к старшему.

– Да, – ответил тот.

– Значит, ты – Иван, – старик пристально вглядывался в лицо младшего.

– Да.

На лице отца показались слёзы. Он прижал сыновей к впалой груди. Те не выдержали и горько зарыдали. Так простояли долго…

– Присядем на лавку, ноги уже не держат. – Старик сел первым.

– А как же зимой отец? – спросил Афанасий. – Тут, видать, лютые холода.

– Дров, слава Богу, хватает, – старик указал на груду поленьев. – Выручает она, родимая, – кивнул дальнему углу, где стояла большая печь. – А кто нынче Великий князь? – закончил неожиданным вопросом.

– Как? Ты не знаешь? – удивились сыновья.

Отец вздохнул.

– Все годы ко мне один монах ездит. Великий молчальник, а, может, и не велено ему со мной говорить. Если охота до разговора приходит, всё больше о Божьем промысле говорит и о бессмертии души. Так кто же, дети мои, Великий князь на Москве?

– Василий Иоаннович, – ответил Афанасий коротко.

Видно было, что старику не терпелось узнать судьбу людей из высшего сословия не из праздного любопытства. Знать, короткая ниточка связывала его с каждой персоной, о которой он расспрашивал, иначе давно бы уже полюбопытствовал о жизни детей своих.

– А Великий князь Дмитрий, что с ним?

– Дмитрий умер в оковах, девять лет назад.

– А мать его, Елена?

– Там же, в оковах. Умерла на четыре года раньше сына.

– А царевна Софья?

– Преставилась от недугов, коих было великое множество. Ушла к праотцам на год раньше Елены.

А Иоанн Васильевич, как почил?

– Очень болел. Онемела правая рука и нога, ослеп на один глаз. Но успел всё-таки обвенчать Василия Иоанновича с Соломонией Сабуровой, отец её окольничим служил князю. Сначала хотели, было, на дочери датского короля, Елизавете, Василия женить, да бояре и церковь воспротивились – не православной она веры.

– А брат? Что с Иваном?

– Ох, батюшка! И не спрашивай, – Афанасий и Иван опустили головы.

– Сожгли в клетке на Москва – реке нашего дядю, как еретика.

– И что же, Иоанн Васильевич, согласие дал?

– Он уже с постели не вставал. Василий правил Москвой. – Афанасий помедлил и продолжил. – Да, никто и не спрашивал? Церковный собор так велел. Не его одного, пять человек сожгли.

– По закону испанских королей, – прошептал старик. – А дети его, жена?

– Все живы – здоровы. Василий Иоаннович не любит кровь пускать, – гордо сообщил Иван, доселе молчавший, решив, что пора поддержать нить разговора, безропотно отданного старшему брату.

– Да, знаем мы насчёт кровопускания, – усмехнулся отец. – А я то, как в опалу попал, думал, что и вас взяли. Ну, слава Господу, обошлось! Теперь поведайте мне, как живёте?

Дети сбивчиво рассказывали каждый свою историю. Старик слушал не перебивая, и каждое новое известие сопровождал блаженной улыбкой: и верил, и не верил их словам.

– Василий Иоаннович говорит, что похож я на тебя, отец, – рассказывал Афанасий. – Доверяет мне, как когда-то отец его тебе доверял. Посылает с посольствами в Польшу, Литву, Германию, к татарам в Казань.

– А мне достаётся участь быть тенью старшего брата, как когда-то дядя наш, Иван-Волк, был в тени твоей славы. Не привечает меня государь, – посетовал Иван с едва уловимой усмешкой.

– Ничего, настанет и твой черёд, – успокаивал его отец.

Говорили долго. О войне с Литвой, о смерти Елены Иоанновны – сказывают, отравили её поляки на пиру, о Василии Патрикееве – сбылись слова Нила Сорского: стал инок Вассиан – в миру Василий Патрикеев – любимцем Василия Иоанновича, – выше митрополита ставит его Великий князь.

– С наследником заминка вышла, – вставил редкое слово Иван. – Не может жена сына государю подарить.