Софья Могилевская - Повесть о кружевнице Насте и о великом русском актёре Фёдоре Волкове

Ох, рученьки мои бедные! Ночью глаз не сомкнуть от ломоты...

А уж больно много шло воды в субботние дни. По субботам топили баню. Мылись господа. И чада их. И все домочадцы.

По субботам, правда, дед Архип помогал. Запрягал старого худого мерина, ставил на телегу бочку — и не раз, не два, а не сосчитать сколько, — ездили они к Волге за водой.

Но Настя на житьё своё не жаловалась. Невмоготу ей было только первые дни. Потом притерпелась.

Что же, что трудно, зато сколько красоты перед глазами каждый день! Пусть загрубели руки, растрескались до крови, пусть к вечеру и спина и плечи ноют, зато вольно ей, свободно...

Рано поутру, ещё солнце не поднялось, с вёдрами в одной руке, с коромыслом на плече, Настя сбегала к Волге. Пробежит по длинным мосткам, сядет на доску у самой воды, обхватит руками колени и любуется.

Вот перед ней Волга. Лежит себе, матушка-красавица, не шелохнётся. Весь Ярославль в ней отражается, облака на воде, будто по небу, ходят.

Только Насте чудится, что это вовсе не Ярославль, а другой город. Неведомый, сказочный, поднялся он со дна речного и весь ей виден сквозь прозрачную воду — голубой, с розовыми башнями, с золотыми маковками церквей. А живёт в этом сказочном городе старый добрый царь Волговик. Борода у него косматая, а на голове корона из рыбьих хвостов. Дочь у царя есть — прекрасная царевна. Ночью отражаются звёзды в воде... И глаза у речной царевны, как звёзды, что ночью видны на воде. Сидит она, Настя, на бережку, а царь с царевной зовут её к себе в гости: «Иди, Настя, иди! Будешь нам песни петь, будешь нам сказки сказывать, будешь весёлые пляски плясать...»

А потом Настя зачерпнет воды, и нет ничего — ни сказочного города, ни неба, ни облаков... Только рябые зыбульки побегут по реке и маленькие волны забулькают у самых Настиных ног.

Как-то встретилась она во дворе с Фленушкой. Та куда-то со всех ног бежала. Увидела Настю, обняла за плечи, к себе прижала и чуть не плачет от радости.

Принялась жалеть:

— Ну как? Дышишь? Бедная ты наша...

Потом глянула на Настю и удивилась:

Смотри-ка, Настенька! Да ты вроде ничего... Разрумянилась как!

Настя засмеялась в ответ:

— Да ведь целый день я солнышком любуюсь! Целый день с ветерком разговариваю!

— У нас без тебя скучно, — сказала Фленушка и вздохнула. — Сидим, спин не разгибаем. Неонилка-то от нас не выходит. Мы теперь плетём кружева самые тонкие... Узоры по сетке из цветных шелков, из серебряной и золотой канители выводим. Поверишь, совсем глаза слепнут.

Тут уж Настя принялась жалеть Фленушку: как похудела! Глаза ввалились, не блестят.

— А сказок теперь никто нам не сказывает, — шепнула Фленушка и убежала.

Неужто нет на земле такой разрыв-травы, чтобы их всех из неволи высвободить?

А потом наступила осень и зарядили дожди.

В один из ненастных дней дед Архип вместе с Настей приехал за водой для бани. Настя черпала воду из Волги и сливала в бочку на телеге, а дед Архип просто так стоял и поглядывал по сторонам.

Между тем берегом проходили двое. Один постарше, второй — молодой. Оба куда-то торопились.

Молодой шёл таким скорым шагом, что другой, постарше, еле за ним поспевал.

Настя глянула на молодого и тотчас узнала. Да ведь это он, тот самый, который слушал её летом, в троицын день. Она стояла тогда у плетешка и пела. Пела, помнится, любимую маменькину песню «Ах туманы вы мои, туманушки...»

Дед Архип сдёрнул с головы шапку и поклонился проходившим. Поклонился низко, истово, с уважением. Тот, который постарше, и не глянул на старика. Без внимания прошёл мимо.

А молодой кивнул деду и мельком посмотрел на Настю. Только, конечно, не узнал её. Разве узнаешь, когда она сама на себя теперь не похожа... В рваной ветхой одежде, в разбитых лаптях. Мокрая, грязная.

— Кто такие будут? — шёпотом спросила Настя, когда двое, пройдя мимо, уже чуть виднелись за частой сеткой дождя.

— Заводчик наш ярославский... Волков, Фёдор Григорьевич, — вполголоса объяснил дед.

У Насти промелькнуло: неужто тот самый Волков, у которого представления показывают? Этим летом собралась она поглядеть на них, да вместо этого к барыне на расправу угодила.

Спросила у деда: тот ли? Дед ответил:

— Он самый.

— Какой же Волков? — не отставала Настя. — Молодой? Или другой, постарше?

А тех двоих уже не видно. Только дождь шуршит по воде. И на мокром берегу следы их ног затягивает песок.

Дед разговорился:

— Постарше — этот так себе, можно сказать — ничего, волковский приказчик. А молодой и есть сам Фёдор Григорьевич. Самостоятельный человек. Большого разума. Зряшное про него люди толкуют, будто он свои заводские дела бросил и какими-то потехами занялся. Пустые наговоры! Представления, это верно, у него в амбаре всё лето показывали, однако же и дела у него идут ходко. А разве худое — эти представления? Вон сыновья купца Соковникова... Того, чьи лавки в Земляном городе красным товаром торгуют... Срамота сказать, чего эти молодчики учиняют!