Дэвид Мэдсен - Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению

Первого июня 1520 года Exsurge Domine была зачитана в консистории и примерно через две недели издана. В августе Экк прибыл с буллой в Германию и обнаружил, что из-за предательства служащих римской канцелярии содержание буллы уже известно. В Лейпциге студенты из Виттенберга угрожали несчастному Экку и избили его, а вывешенный экземпляр буллы был вымазан навозом и сорван. То же самое произошло в Торгау и Дебельне. Ректор Виттенбергского университета Петер Буркхард отказался принять буллу, не принял ее и Эрфуртский университет. Венский университет принял буллу только после того, как император заставил его это сделать, а Ингольштадтский университет принял ее очень неохотно. Даже епископы колебались, прежде чем обнародовать буллу – кто из-за недостатка лояльности по отношению к Риму, а кто от страха.

Крайне высокомерный кардинал Маттеус Ланг, архиепископ Зальцбурга, с самого начал не сказал ни единого слова против Лютера, и теперь, в деле обнародования буллы, он был вызывающе медлителен. Герцог Баварии тоже колебался и заставлял епископов герцогства занять ту же позицию. То, что всегда твердо придерживавшаяся католицизма Бавария повела себя таким образом, по-моему, было симптомом недооценки серьезности ситуации. Никто, даже на этой стадии, не думал, что безумный монах расколет христианский мир пополам. Это было немыслимо, несмотря на все беспорядки, чинимые Лютером. Короче говоря, Рим скоро должен был получить хороший поджопник, который уже давно заслужил. Наконец 3 января 1521 года вышла булла Decet Romanum Pontificem, окончательно отлучающая Лютера и его последователей от Церкви. Так что вот: диагноз поставлен, и лекарства от болезни нет. Болезнь эта смертельная. Я благодарю истинного Бога, Отца Небесного, за то, что Лев не дожил до того, чтобы увидеть зияющую рану, рассекшую его Церковь и всю Европу на две стонущие, корчащиеся от боли половины. Вскоре после выпуска буллы отлучения от церкви злодей Гугтен прислал в Рим экземпляр одного из своих революционных памфлетов, но Лев был очень болен и не прочитал его. Зато я прочитал, и вот что там говорилось:

Какой все-таки грубый язык, этот немецкий! Я всегда так считал.

Тем временем, в середине начала конца христианского мира, такого, каким он был известен почти две тысячи лет, меня все больше и больше занимал вопрос о том, что затевает Андреа де Коллини и где находится доминиканец Томазо делла Кроче. Это была еще одна смертельная болезнь, и я решил, что умереть должен не Андреа де Коллини. Каждый раз, когда я встречался с магистром, я видел, что он по-прежнему сидит над руководствами по магии и нумерологии, что он по-прежнему одержим числами 7, 2 и 5 и прежде всего зловещим числом 8. Он делал бесконечные непонятные вычисления, все бубнил и бормотал, выражая то радость, то отчаяние, в зависимости от его настроения в тот момент. Иногда казалось, что он совершенно забыл, что фарсовое расследование дела Томазо делла Кроче вообще имело место, в другое время он не мог говорить ни о чем другом. Он смотрит на меня, и я вижу во взгляде что-то похожее на любовь, и тут же, брызжа слюной, набрасывается на меня с проклятиями. Лично я ничуть не сомневался в словах Нино, который сказал: «Магистр настроен на убийство». Неясно лишь было то, когда и как это должно произойти, – вот что меня так беспокоило. Я с грустью понимал, что руководство братством и забота о нем отступили на второй план перед стремлением к мести, – понимал что поддержание огонька гностической истины почти потеряло для него значение, по сравнению с целью, которую он сам себе поставил, а именно – встреча с Томазо делла Кроче. Мне оставалось только молиться и надеяться на то, что удастся что-то сделать с доминиканцем прежде, чем они встретятся, и, может, удастся освободить магистра от мрачного демона, завладевшего его душой, и вернуть ему прежний рассудок. Вообще-то, как вы уже знаете, я решил добраться до инквизитора раньше магистра. И когда Томазо делла Кроче не будет, рассуждал я, магистру не нужны будут ни числа, ни убийство. Я должен был что-то сделать.

Я долго и мучительно думал. Я сидел до поздней ночи, сопоставляя все факты, собирая все, какие у меня были, крупицы знания об уме Андреа де Коллини и о характере Томазо делла Кроче и составлял из них ясную, четкую, разборчивую картину. Я размышлял над этой картиной, исследуя возможности, взвешивая то одно, то другое решение и вычисляя вероятность успеха. В результате раздумий я избрал план действий. Который, как я думал – отчаянно надеялся! – имел достаточно высокую вероятность успеха. Я знал, что время не на моей стороне, и, избрав план действий, я тут же приступил к его осуществлению. Согласно плану, я договорился об аудиенции с кардиналом Каэтаном, который все еще был в Риме и, без сомнения, все еще размышлял над тем, почему его встречи с Мартином Лютером оказались бесплодны.