Дэвид Мэдсен - Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению

Меня всего трясло, я не мог сдержать дрожи, я ничего не мог с собой поделать. В часовне сделалось вдруг очень тепло – из-за нашего общего возбуждения, волны невольного желания, жара и власти разбуженного Эроса. Всюду ощущалась влага и слышалось тяжелое дыхание: запах кожи и пота, дурманящие испарения животного начала, сдерживаемого ритуалом. Взгляды женщин были рассеянны, глаза остекленели, груди вздымались и опадали в такт с дыханием. Мужчины стояли широко расставив ноги, некоторые взялись руками за члены, способствуя возбуждению едва заметным ритмичным движением. Что, во имя Господа, мы собираемся делать? Или во имя темного, необузданного Диониса? Я был захвачен, пойман, но я не хотел, чтобы меня освободили. Я боролся с вселяющим ужас побуждением – с непреодолимым импульсом, – я был напуган им, но я знал, что каким-то образом, чудесным действием общей воли, сила, которую мы выпускали, сдерживается, что не она управляет нами, а мы ею. Мне казалось, будто я тону в огромном засасывающем океане, который тем не менее подчинен моей воле, – парадоксально, невозможно, восхитительно, фантасмагорично! Но это так. В ритуале воплощался пеан сексу, но – как я решил, естественно, – он был не хвалой и славословием, а поношением и проклятием. Как это проклятие будет выражено, я пока что себе не представлял.

Вот жрица встала лицом к магистру и взяла его твердый пенис пальцами одной руки. Пенис был толстым и массивным у корня, сосудистым, темным и ребристым, торчал вверх и немного утончался по мере приближения к раздутой головке. Она начала двигать им вперед-назад у себя между ног, не вводя его, лаская им себя, – говорят, что похотливые дочери Египта делали так с живыми змеями. Член магистра действительно походил на змею: гибкий, извивающийся, он мелькал рядом с ее влажными интимными местами и блестел в насыщенном свете, словно жезл Моисея, чудесным образом превратившийся в кобру. Человеческий пенис под воздействием эротического заклинания, которое мы молча сплетали волшебством наших животных сердец, сейчас преобразился, сделавшись живой, ищущей извивающейся тварью. Это был длинный податливый жезл, вызывавший нуминозное чувство, чувство присутствия божественного, и каждый раз, когда женщина проводила им себе по животу, по пухлым губам своей волосатой щели и дальше по тайной влаге, она что-то тихо бормотала сама себе.

Ее томный, опьяненный вздох эхом повторили некоторые из присутствовавших женщин.

В этот момент в другом конце часовни я услышал тихий возглас, и следом раздался звук густого всплеска. Когда я поднял взгляд, то увидел, что один из мужчин, вероятно не сдержав себя, эякулировал на пол. Помощница магистра утробно застонала и замотала головой. Мне казалось, что они лишь на волосок от настоящего соития, – но неужели в этом и состоит смысл ритуала? Я не мог в это поверить. Тогда что? И сколько они смогут продолжать эту странную предварительную игру, не теряя самообладания? Я огляделся, стараясь делать это как можно более незаметно. Я увидел Барбару, ее вздымающиеся груди, и заметил, как напряглись ее прелестные маленькие соски. Почти у всех мужчин была полная эрекция, и они руками быстро стимулировали свои члены, некоторые постоянно переминались с ноги на ногу, пьяные от предвкушения, топтались, словно резвые кони. Сам же я, заключенный в свою уродливую плоть, телесно оставался бесстрастен – но нет! – о, мое сердце бешено колотилось, а во рту совсем пересохло, – и то, и другое – верные признаки полового возбуждения.

В этот момент магистр взмахнул руками и прокричал что-то непонятное (непонятное по крайней мере для меня; не знаю, поняли другие или нет) высоким напряженным голосом. Женщина быстро взяла с алтаря потир. Она приставила его к бедрам магистра и пригнула ладонью трепещущий пенис, ловко направив его в полированную, блестящую серебром чашу.

Я увидел, как по всему телу магистра пробежала судорога – один, два, три раза – и еще раз, четвертый. Словно эхо, в часовне прозвучал полустон-полувздох – коллективное содрогание удовлетворения и одобрения. Магистр зажмурился, а приятные черты его лица исказил спазм сексуальной агонии. Он эякулировал в потир. Я был действительно потрясен. Зачем? Почему в потир? Объяснение могло быть только одно, и углубляться в мысль об этом мне совсем не хотелось. Содрогаясь от отвращения, я пытался прогнать мысль о том, что нам предложат отпить из потира, гротескно пародируя обряд причастия, однако неизбежность этого была очевидна.