Дэвид Мэдсен - Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению

– Смотри, куда идешь, урод!

– Извращенец!

Сдерживая слезы, я перебирался через каменные глыбы высотой почти с мой рост.

И тут я их увидел!

Нино, Беппо и Череп жались друг к другу, Андреа де Коллини стоял чуть поодаль, неподвижно, в задумчивости. А там… там, на земле, лежал Томазо делла Кроче, лицом вниз. Они сорвали с него одежду и связали по рукам и ногам веревкой.

– Пеппе! – воскликнул Нино, увидев меня. – Какого черта ты здесь делаешь?

– Я пришел задать вам тот же вопрос, – сказал я. – Вы что, с ума все посходили? Беппо! Дон Джузеппе! Какого черта вы согласились на это… это… безумие?

Магистр повернул лицо в мою сторону.

– Они здесь по моему приказу, – произнес он тихо. – А ты – нет. Зачем ты пришел?

– Вразумить вас всех! – прорычал я.

– Я хотел избавить тебя от этого, Пеппе.

– От чего этого? Что вы собираетесь с ним сделать?

– Увидишь.

– Послушайте, – начал я, – еще не поздно… еще можно отпустить его…

– Идиот! – прошипел магистр, и от того, как он произнес это слово, у меня похолодела кровь. – Ты все еще не понимаешь? Это последняя битва, наш личный Армагеддон! Неужели ты думаешь, что ты – или кто-нибудь другой! – способен сейчас меня остановить? После того, как я все продумал? Нет, нет, нет! Оставайся здесь с нами, если хочешь, друг мой, но не пытайся вмешаться в то, что уже решено.

Голый, распростертый под лунным светом фра Томазо был почти прекрасен. Его гладкое, как мрамор, тело, кажущееся прозрачным, светилось таинственной, сказочной соблазнительностью лунного мира, – мира знаков и символов, серебряных теней, неподвижности, волшебства, видений и полуночных желаний. Это был мир Йесод, согласно древним каббалистам, – мир иррациональных позывов, таких глубоких, что бодрствующий разум не способен их понять или определить. Мир беспокойства, трепещущего в глубине желудка, кишок, ворочающихся в предчувствии, и тихих откровений от привидений, духов, бродящих по земле душ давно умерших. Здесь, окруженный крошащимся кольцом стен римского цирка, делла Кроче казался одновременно и реальностью, и иллюзией. И это мгновение содержало в себе бесконечное разнообразие вариантов и возможностей: делла Кроче можно было любить, насиловать, можно было обожать… можно было избить… ему можно было поклоняться, как робкому лесному божеству… можно было жестоко убить. Его можно было подвергнуть и ужасу и блаженству всего перечисленного – и вообще всего, чего угодно, – так как он был прикован к месту – как и все мы – на ладони сказочного мира.

Когда Андреа де Коллини заговорил, он не разрушил чары, которые удерживали нас всех в оцепенении, а лишь усилил их. Голос его был низким, тихим, ледяным и бесстрастным, но, могу поклясться, слышен он был по всему цирку. Силуэты и тени задвигались в насыщенной лунным светом темноте – приглушенный крик боли или полового экстаза, раскат неровного храпа, вздох отчаяния. Все это составляло псалмодию, сопровождавшую наш безумный обряд.

– Знаешь ли ты, какой сегодня день месяца? – спросил магистр.

– Восьмой день, – ответил Томазо делла Кроче. Он лежал, уткнувшись лицом в траву. Он казался, и в это трудно было поверить, абсолютно спокойным.

– Восьмое. Восьмой день! А знаешь ли ты, который сейчас час после захода?

– Восьмой час после захода солнца, – ответил инквизитор.

– И снова, Томазо делла Кроче, ты прав. Восьмой день, восьмой час. Число Сатурна. Планета тьмы, бедствий и смерти. Твоя планета!

– Козни дьявола! Ты сгниешь в аду, Андреа де Коллини, вместе со своей еретичкой дочерью-потаскухой!

Магистр поднял голову, будто вглядываясь в небеса. Затем он издал протяжный вой. Словно собака воет на луну. От гнева? От горя? Просто от сумасшествия? Не знаю. Но в том, что теперь он был сумасшедшим, я не сомневался.

– Храбрые слова, инквизитор! – воскликнул он. – О, мы еще посмотрим, какой ты храбрый, поверь.

– Дьявольское отродье!

Магистр начал раздеваться. Раздевался он с почти математической педантичностью, уделяя особое внимание тому, чтобы тщательно свернуть одежду и аккуратно уложить ее в стопку. Затем, голый, магистр встал над неподвижным телом Томазо делла Кроче, поставив ноги по обе стороны его белых бедер.

– Теперь скажи мне, инквизитор, каков первый и самый важный принцип нашей гностической веры?

– Я в ереси не разбираюсь.

– Отвечай.

– Ваша так называемая «вера» вся полна грязи и мерзости, так что я просто не знаю, с чего начать, Андреа де Коллини.