Валентин Гнатюк: Перуновы дети

Притихшие было свидетели, услышав, что карательных мер к ним применять не будут, радостно зашевелились.

– Относительно же чернокнижников Тимошки и Софрошки Савиновых, – читал далее дьяк, добавив в голосе грозных нот, – которые от таких злых и богомерзких дел не отстали и Указ, воспрещающий бесчинства и чародейства, неоднократно нарушили, за то воеводе харьковскому Ерофею Захаровичу Молодецкому повелеваю дать сим злым людям и врагам Божиим отца духовного, сказать братьям Савиновым их вину в торговый день при многих людях и казнить смертью – сжечь в срубе с кореньем и травы безо всякия пощады, а домы их разорить до основания, чтобы впредь злыя их дела николи нигде не вспомянулись, а иным неповадно было наговоры читать и людей до смерти кореньем втравливать…[1] Содержит подлинный текст из официальных актов Московской Руси XV–XVIII вв. Указ подписан… именем Великого самодержца Фёдора Алексеевича… Июля месяца, дня третьего, лета одна тысяча шестьсот семьдесят шестого от Рождества Христова…

Отец Иннокентий, назначенный духовником, уже поднимался на помост. Несмотря на жару, он был в полном облачении. Подойдя вначале к тому, что был выше ростом, стал говорить с ним. Захаржевский улавливал не все слова, он только видел бледное лицо приговорённого и глаза, полные смертной тоски, из которых, при обращении к нему священника, полились обильные слёзы.

– Веруешь ли ты во Христа? – спросил, поднимая большой золотой крест, отец Иннокентий.

– Верую… – всхлипнул осуждённый.

Священник снова спросил:

– Веруешь ли во Христа?

– Верую, отче! – с безысходной мольбой и отчаянием ответствовал тот.

И в третий раз вопросил духовник:

– Воистину ли веруешь?

– Воистину верую, отче!

– Слава тебе, Владыко, Христе Боже, человеколюбче, ибо примет смерть Софрон Савинов рабом твоим!

И, перекрестив широким знамением, духовник протянул крест для целования.

Как в предсмертной агонии дёрнулся осуждённый навстречу, но почерневшие цепи, глухо звякнув, остановили порыв, и он, слегка коснувшись распятия губами, вновь обмяк и обречённо повис, понурив голову. Потом рванулся, задёргался и стал истошно вопить:

– Люди добрые, за что? Невиновен я, православные, именем Христа и матушки нашей Богородицы лечил людей! У кого хошь спросите! Отпустите меня, а-а-а!

Женщины в толпе запричитали, завсхлипывали, истово крестясь.

– Он моему Митьке огневицу вылечил, – вполголоса со слезами на глазах сказала одна селянка другой.

– Цыть! – шикнула та. – Хочешь, чтоб и нас к еретичеству приписали? Молчи!

Отец Иннокентий между тем, тяжело отдуваясь, подошёл ко второму еретику.

– Покайся, очисти душу перед кончиной! – сказал ему священник.

– Не в чем мне каяться, – ответствовал слабым, но твёрдым голосом осуждённый, – не делал я людям зла…

– Перед Богом ответ держать будешь, подумай, не богохульствуй в свой смертный час. Гореть ведь будешь, окаянный, в вечной геенне огненной! – стал терять терпение духовник.

Возникла пауза.

Колдун поднял глаза, посмотрел в голубое небо, сощурился на жаркое солнце. Потом, как будто оттуда к нему пришла неведомая сила, расправил искалеченные плечи и заговорил окрепшим голосом:

– Перед честным народом, перед богом Всевидящим, перед небом этим синим и солнцем праведным, в сей смертный час клянусь, что не творил зла ни людям, ни детям, ни скотам, а лечил их только во здравие! Да услышит меня Господь Всевышний и простит, и вы простите, люди добрые, ежели завинил в чём невольно…

– В глаза, в глаза не гляди! – вновь тревожно зашептал чей-то голос.

Отец Иннокентий поспешно осенил еретика знамением и приложил крест к его сухим губам. Резко повернувшись, чтобы идти, он вдруг почувствовал головокружение. Может, сказалась жара и плотный обед с водкой накануне, но в глазах потемнело, и священник, протянув руку вперёд, покачнулся, подобно беспомощному слепцу.

Гул и ропот волной пробежали по толпе и замерли. В напряжённой тишине стало слышно, как щебечут птицы и шуршит на ветру солома у подножия сруба.

Быстрее всех опомнился дьяк, который имел немалый опыт в подобных делах и знал, что чародеи способны на всякие козни, особенно при стечении легковерного и неискушённого народа.

Метнувшись к отцу Иннокентию и поддержав его под локоть, дьяк рявкнул на оторопевших стрельцов:

– Чего столбами стоите, охальники? Не видите, оступился отец Иннокентий, подсобите, окаянные!