— Каку те работу? Знай постаивай, покеда не покличут, и всё.
— Ой ли?
— Вестимо так.
— Ну и работа!
В доме сонная тишина. Господа отдыхают между завтраком и обедом. Челядь ходит на носках. Жарко. Вася мается в суконном казакине.
— Ребята на деревне, поди, уже по второму разу искупались. Сбегаем, Прошка? Речка недалече.
— Что ты! Что ты! А коли покличут? Отлучаться не велено.
Вася вздыхает, потом подходит к окну. Сквозь щель видна клумба, пышный розовый куст в цвету.
— Розаны какие аленькие! Дух от них, поди, хороший.
— Ступай на место, — наставительно замечает Прошка. — Не велено от дверей отходить. Гордей Титыч осердится.
— Цельный день так и стоять?
— Цельный день, покеда не покличут.
— Одуреть можно.
— И то.
— Эх, кабы нас с тобой, Прошка, в ученье отдали!
— Меня отдадут, — хвалится Прошка. — Графу лекарь дворовый надобен, а я грамотный. Так посулился в Москву меня отправить к лекарю в науку.
Вася рассказывает про школу в Новгороде, где он обучался грамоте, про дьячка Пафнутьича, у которого на квартире стоял.
— Сердитый он? — любопытствует Прошка.
— Пафнутьич? Не, добрый. Он ко мне как отец родной. — Вася улыбается. — На носу бородавка с горошину, другая — на щеке. А бородёнка козлиная… Прошка, слышь… Уголька нет ли где?
— На что он те? Тама, в людской, чугунок с угольем для самовара. Погоди, я духом…
Размашистые угольные мазки смело ложатся на чисто выбеленную стену.
— Ахти! Что делаешь? — шепчет перепуганный Прошка. — Нешто можно стенку марать?
Но Вася не слушает. Его рука с углём так и ходит по стене, проводя новые линии и чёрточки.
— Ус ёжиком топорщится, — бормочет он. — Во! Ухмыляется Пафнутьич… И зуб единый под усами кажет. А левый глаз у него противу правого меньше. Во!
— Ай да рожа! — с уважением говорит Прошка. — Ну и образина! А видать, добрый…
— Прошка!
Прошка не слышит.
— Ишь ухмыляется… Ну как есть живой.
— Прошка! Васька! Куда запропастились?
Гордей Титыч мелкими шажками вбежал в людскую.
— Его сиятельство кличет, а вы… — И, сейчас только заметив ухмыляющуюся со стены рожу дьячка, задохнулся от гнева: — Ахти, батюшки! Стенку замарали! Кто? Кто это?
— Пафнутьич это, — объясняет Вася, повернув к дворецкому сияющее, перепачканное чёрным лицо. — Дьячок с Новгорода. Я у него на квартире стоял.
Костлявые пальцы впились в Васино ухо:
— Я тя научу стенки марать! Пострелёнок эдакий! Намедни стенку выбелили, а он накося!..
Вася от боли прикусил губу. Гордей Титыч сжалился, разжал пальцы.
— То-то! Вдругорядь поумнее будешь. Гришка, Гришка! Тащи скореича мокру тряпку! Вишь, Васька стенку углём замарал.
Прибежал Гришка, глянул на стенку и рот до ушей растянул. Минуты не прошло, как в людскую набилась дворня: девушки и девки из рукодельной, повар с поварёнком, кухонный мужик, судомойка, садовник, прачка.
— Ну и харя!
— А бородавки-то, глянь!..
— Неужто Васятка намалевал?
— Ахти, маляр какой!
— Ой батюшки, животики со смеху надорвёшь!
Дворецкий снисходительно наблюдал за дворней. Ободрённый благодушным его видом, Вася подошёл к нему:
— Дяденька Гордей Титыч, дозвольте не стирать покеда. Ужо тятенька к его сиятельству с докладом придёт. Пущай поглядит на Пафнутьича, потешится. Кабы знали вы, до чего схоже!
— Я те потешу, пострелёнок! Я те потешу! — неожиданно рассердился старик. И напустился на Гришку: — Чего уставился, ворона? Стирай скореича! Да разведи мелу с водой. Забелить надобно.
Гришка взмахнул тряпкой, и добродушная, ухмыляющаяся рожа расплылась на стене грязным пятном.
— А вы все по местам! Чего раскудахтались? — Обернулся к Васе: — А ты умой рожу-то, да в прихожую на место. На сей раз милую тебя простоты твоей ради, а вперёд гляди не балуй. — И подкрепил поучение подзатыльником.
Когда Вася вернулся от эконома, кондитерова жена Степанида зверем накинулась на него:
— И где шатался, непутёвый? Ha-ко, сливки сбивай!
— Меня, тётенька Степанида Власьевна, Сергей Гаврилыч к эконому спосылал, — отвечал Вася с кротостью.
За год он вытянулся и в белом своём халате и белом же поварском колпаке выглядел совсем большим парнишкой. Кондитеров ученик не то что казачок. В господские хоромы графа Завадовского Вася доступа не имел. И теперь, заглянув туда ненароком, не мог утерпеть, чтобы не рассказать, хотя бы даже свирепой Степаниде, о диковинах, которые ему довелось увидеть.
Читать дальше