Владимир Возовиков - Поле Куликово

На заре по Куликову полю в сторону Красного Холма медленно ехали трое воинов. И не было у них слов на этом печальном и страшном пути, по которому днем отступал передовой полк. На невысоком взгорке, светлея непокрытой головой, сидел ратник, ссутулив широкие плечи. Рядом топтался стреноженный ордынский конь, принюхиваясь к окровавленной траве и пугливо всхрапывая. Ратник ничего не замечал и не слышал. Васька дважды окликнул его, тогда лишь он медленно поднял голову, глянул и вновь потупился. Подъехали ближе. Перед парнем на примятой траве лежали трое. В середине, скрестив на груди руки, с ясным строгим лицом, словно уснул ненадолго, седоватый поп в праздничной ризе, обрызганной кровью. Где-то Тупик видел его, но не хватало ясности в тяжелой голове, чтобы припомнить. По бокам от него лежали двое рослых воинов в черных панцирях, до изумления похожие друг на друга и чуточку — на попа. У одного была пробита грудь, вероятно, копьем, на другом ран не виделось.

— Кто это? — спросил Тупик.

Не поднимая головы, парень глухо ответил:

— Отец и братья.

Будто молния высветила в памяти сходящиеся рати пеших, пронзительный крик: «Отец Герасим!» — и двое воинов в черных панцирях и пернатых шлемах, бросая щиты и копья, бегут от фрягов к русскому священнику, идущему впереди войска.

Многое хотелось расспросить Тупику, но видел он, что молодому ратнику сейчас не до разговоров. Спросил лишь:

— Ты сам-то не ранен?

Тот отрицательно помотал головой. Тупик тронул коня, низко опустив тяжкую от чугунной боли голову. Кто расскажет обо всем, что случилось в этот день на Куликовом поле, кто передаст всю нашу боль и горькую гордость, кто запомнит поименно всех убитых? Не родился еще такой сказитель и певец, а родился, так сердце его разорвется, если вместит все. Копыто, как часто бывало, угадал мысли начальника или подумал о том же.

— Народ запомнит всех, назовет каждого, обо всех расскажет детям своим.

— Да, Ваня, Русь запомнит. Если даже и мешать ей в этом станут, запомнит навсегда. Такого родина не забывает.

Воины сдержали коней. Над полем скорби и славы взмыл клич русских полков, стоящих на Красном Холме. Распугивая хищное воронье, он вырастал до окрашенных закатом облаков, катился за Дон и Непрядву, в отчие земли, катился в Дикое Поле, вслед отрядам, преследующим разбитую Орду. В последних лучах клочками огня метались стяги полков, льдисто рябила сталь мечей и копий, поднятых над пешими рядами воинов, и летел перед ними в буре клича высокий всадник в иссеченной броне, облитой золотом и кровью. Лишь на миг ревниво дрогнуло сердце Васьки Тупика, оттого что не он сопровождает государя перед войском в час торжества, а в следующий и ревность его, и телесная боль заглохли в счастливом потрясении как бы впервые осознанного: ПОБЕДА! Русь, родина наша, спасена! Это мы, мы сами спасли ее от страшнейшего врага!.. Только об одном жалел Васька Тупик: нельзя умереть, чтобы раздать оставшуюся жизнь свою хоть по минуте убитым русским ратникам, лишь бы увидели нашу победу и там, за гробом, знали, что пролитая за родину кровь не бывает напрасной.

Все трое враз послали коней вперед, спеша занять свое место в строю рати. Туда же, на Красный Холм, со всех сторон Куликова поля тянулись те, кто был повержен в бою, но отлежался на сырой земле и сумел превозмочь свой недуг. Потому что и в час беды, и в час славы место живых там, куда зовут их родные знамена.

Через восемь дней, когда убитые были похоронены и раненые немного окрепли, чтобы перенести тряские дороги, сорокатысячное русское войско покидало Куликово поле. Димитрий и Боброк стояли на донском берегу, следя за переправой полков по новым мостам. Ни разу больше не обмолвился великий князь о глубоком походе в степь — слишком жестокой оказалась битва, в которой полегла почти половина войска русского и половина русских князей. Молча шли войска, обозы, повозки, занятые ранеными, отражаясь в холодноватом зеркале речного плеса.

Три дня после битвы Непрядва и мелкие речушки выносили в Дон кровавую воду; теперь вода вновь была прозрачной, но казалось, она пахнет кровью. В пасмурном небе навстречу потокам людей плыли журавлиные станицы, роняя печальные крики, словно оплакивали тех, кто лежал теперь в братской могиле у села Рождествено Монастырщина, где земля горбатилась свежим холмом. Может быть, птицы понимали его значение.

Впереди ждали новые победные клики, торжественные службы, громкие колокола, а князю было больно и грустно. Он велел переписать всех павших и увечных, их семьи не останутся без княжеской милости и покровительства, но кто вернет матерям сынов, детям — отцов, женам — мужей? А ему — ратников?.. Хотелось верить, что Орде нанесен смертельный удар, да как поверить после ста сорока трех лет ига?!