Владимир Возовиков - Эхо Непрядвы

— Я не князь и даже не епископ. Зачем войско простому чернецу? То новгородцы. С отцом Герасимом пришли.

— Новгородцы?! Вот это дело! Низкий поклон тебе, отче, за этакую помогу.

Герасим покачал головой.

— Меня хвалить не за че, Владимир Ондреич. То сам господин Великой Новгород срядил дружину. Буча там поднялась, как про Москву-то услыхали.

Владимир дал знак старшему воеводе, и под торжественный гром тулумбасов, пение рожков и труб войско вступило в ворота. Впереди конных дружинников четверка вороных лошадей с вплетенными в гривы траурными белыми лентами везла большой долбленый гроб, прикрытый багровым полотнищем, что развевалось в сражении над пешим русским полком. В этом дубовом челне уплывал в вечность рослый воин в четырежды пробитой серебристой кольчуге со знаком высшей воинской доблести на груди.

Анюта стояла в толпе женщин, всматриваясь в лица едущих за гробом дружинников, и не знала, что первым с поля победной сечи въезжает в город ее муж.

На заре следующего дня из лагеря на берегу Ламы и городских ворот выступило семнадцать тысяч конных и пеших ратников. Войско двинулось широкой дорогой — прямо на красное, дымное солнце, встающее из подмосковных лесов.

Тохтамышу, наверное, было бы легче, отхвати ему враг ногу или руку. Рассказы первых беглецов из-под Волока звучали обвинением крымскому темнику: он нарушил строжайший запрет ввязываться в сражения с большими русскими силами. Вспомнился завет Чингисхана: даже командующий стотысячной армией заслуживает смерти, если он не выполнит приказ своего хана. Кутлабуге до стотысячных армий далеко, а он уже плюет на приказы.

Когда копья ханских нукеров скрестились перед Кутлабугой, он понял, что его опередили, и проклял свое честолюбие: так и не пересел с текинца, бежать пришлось на утомленном коне, а заводных растеряли. Это же всего важнее — кто и какими словами первым расскажет хану о неудавшемся сражении. Отослав наянов, Кутлабуга остался ждать возле юрты владыки.

Подъехал Зелени-Салтан на горбоносом иноходце, и темник, всегда презиравший царевича, низко склонился. Зелени прошел в ставку, не проронив слова. Если бы мог Кутлабуга слышать разговор повелителя с сыном!..

— Великий хан, — заговорил с порога царевич, — шакал с оторванным хвостом отирается возле твоего шатра. Дозволь, я вставлю ему деревянный хвост?

Хан промолчал — он решал сейчас: немедленно уводить войско или все-таки подождать вестей от Батарбека и Шихомата?

— Повелитель, — продолжал Зелени, — я давно собирался тебе сказать: этот крымский шакал не только именует себя великим эмиром — он принял от фрягов королевскую диадему и часто является в ней перед войском. А знаешь ли ты, повелитель, что он возит за собой мешки с золотом? Зачем простому темнику собирать большую казну? Крымская земля славится чертополохами.

Хан с удивлением смотрел на сына. В интригах-то его наследник понимает!

— Зелени, твои нукеры достаточно ли храбры и ловки?

— Мои нукеры? — Царевич вопросительно уставился на отца и вдруг понял. По лицу его пошли красные пятна, в глазах метнулись волчьи огоньки. — Мои нукеры задушат бешеного быка!

— Позови к себе побитого темника и… успокой. — Хан зло усмехнулся. — Угости, как ты умеешь. Но лучше, если пир пройдет без шума — войску сейчас не до потехи.

Царевич поспешно вышел, опасаясь, что настроение хана переменится. С улыбкой приблизился к темнику.

— Эмир, ты ничего тут не дождешься, — сказал вкрадчиво. — Пойдем в мою юрту. Повелитель занят.

— Благодарю за милость, царевич, — невнятно ответил темник, — но я готов вечно ждать повелителя у его юрты.

— Эмир! Вечность дается нам не для пустых ожиданий, а для райских блаженств. Пойдем, эмир: через мой порог ты скорее попадешь к повелителю.

Тяжелый подбородок Кутлабуги задрожал. Неужто хан доверил своему кровожадному зверенышу допросить темника? А может, он хочет, чтобы темник получил прощение из рук Зелени? Ведь Акхози нет и надо готовить на царство этого хорька… Кутлабуга покорно поплелся следом, ведя в поводу заморенного текинца. По дороге к своей юрте царевич хвастал собственной военной добычей и даже не спросил о походе тумена на Можайск и Волок. Пропустив гостя в шатер, Зелени-Салтан задержался, чтобы распорядиться об угощении. Слуги тотчас принесли турсуки с едой и питьем, коня увели, у входа встали вооруженные нукеры, похожие на водяных буйволов. Через полчаса, уловив какое-то громкое слово в шатре, трое вошли под полог. И тотчас там раздался свирепый рев, сменившийся глухими ударами и рычанием, стенки юрты заколыхались, выкатился клубок сплетенных тел, из которого бешено рвался бритоголовый длинный Кутлабуга. Ударом ноги в лицо ему удалось опрокинуть одного «буйвола», вцепиться зубами в руку другого, тот завыл, как укушенная собака, и Кутлабуга перехватил нож из его руки, изогнулся змеей, ускользая от железной хватки третьего, всадил лезвие ему в бок. Но вскочить не успел — один из стоящих снаружи ударил его по голове обухом сабли, и темник растянулся на земле, изумленно вытаращив побелевшие глаза. На него навалились, растянули за ноги и за руки, один из стражников схватил за уши, как пойманного волка, прижал голову к земле. И тогда из-под полога юрты выскочил царевич с мучнистым, в красных пятнах лицом, сел на грудь темника, скаля свои мелкие белые зубки, медленным движением воткнул ему в горло кинжал и стал отпиливать голову, урча и повизгивая, омывая в крови бледные волосатые пальцы.