Ефим Курганов: Первые партизаны, или Гибель подполковника Энгельгардта

Встречаясь с отсутствием самоотверженности в среде помещиков, Винценгероде приходил в состояние крайнего бешенства и не успокаивался, пока не доводил обнаруженных им постыдных случаев до сведения государя Александра Павловича. Государь также полагал, что препятствия реквизициям для нужд армии, чинимые многими помещиками, непатриотичны.

Вот один лишь случай, но необычайно показательный.

В состав отрядов Винценгероде был включен и Изюмский гусарский полк, коим командовал подполковник Розенберг, офицер в высшей степени достойный.

Сей подполковник получил предписание от барона Фердинанда Фёдоровича доставить в его летучий корпус фураж и продовольствие; реквизиция должна была быть произведена в имениях Александра Балашова, министра полиции и государева генерал-адъютанта, очень близкого к царю человека.

Управляющий имениями Балашова подполковнику Розенбергу отказал. Командир Изюмского полка, естественно, довел это до сведения Винценгероде. Тот вспылил и прорычал: «Когда на защиту отечества столь ценна каждая копейка, нечего заботиться о выгодах помещичьих».

Винценгероде отлично знал о близости Балашова к государю, тем не менее, он велел Розенбергу взять необходимое для корпуса силой, а сам послал своего штаб-офицера, князя Волконского в Петербург, дабы тот довел происшедшее до сведения государя.

Между тем, Балашов уже успел пожаловаться всесильному временщику графу Аракчееву на то, что Винценгероде посягает на его собственность, на его имения. И Аракчеев даже принял меры по этой жалобе — написал Винценгероде «нежный» разнос. Винценгероде возмутился страшно и решил нанести ответный удар. И появление в Зимнем, пред светлые очи Александра Павловича посланца от Винценгероде было дерзким ходом генерал-адъютанта.

Интересно, что царь скрыл от своего любимчика, что дал тайную аудиенцию партизанскому курьеру, в беседе с коим дозволил отряду Винценгероде «щипать» прижимистых помещиков.

Именно в ходе той встречи с Его Величеством штаб-офицер Волконский и произнес ту страшную фразу, что он стыдится теперь принадлежности своей к дворянскому сословию.

Винценгероде проявил тут такую неустрашимость, что она, может, ещё похлеще будет его дерзкого броска в защиту кремлевских святынь.

Барон Фердинанд Фёдорович прямо заявил, имея в виду непосредственно Балашова и иже с ним: «Грустно будет, если приближённые к царю не будут давать примера пожертвованиями, и особенно в предстоящих обстоятельствах. Потому что зачем было беречь теперь русским то, что завтра, если сохранено будет, может быть взято французами».

Может, это звучит чересчур уж патетически, но барон на самом деле был достойною личностью, достойною из достойных. Это был редкостный человек даже для той славной эпохи. Император Александр Павлович, при всей своей подозрительности и страшном скепсисе по отношению к людям, не зря безраздельно доверял генерал-адъютанту Винценгероде — случай почти исключительный. Царь знал, что этот генерал-адъютант никогда и ни при каких обстоятельствах не изменит ему и никогда и ни при каких обстоятельствах не откажется от борьбы с Наполеоном.

Но возвращаемся напоследок к фигуре другого партизанского героя, бесспорного богатыря 1812 года — наиглавнейшего персонажа настоящего повествования. Я разумею, ясное дело, подполковника Павла Ивановича Энгельгардта, которого император Александр Павлович, узнав об его подвиге, провозгласил «истинным сыном России».

Чрез обращение к разного рода официальным бумагам попробуем сейчас выяснить наиважнейшие обстоятельства жизни и трагической гибели Энгельгардта.

Прежде, чем провозгласить его «истинным сыном России», император повелел собрать об Энгельгардте всё, что только можно и даже нельзя. Стоит, мне кажется, привести хотя бы некоторые результаты произведенного по горячим следам расследования.

Тогда как раз окончательно и выяснилось, что Павел Иванович Энгельгардт до самого своего конца, до смертного часа своего, был верен своему императору. А верность — это редчайшее чудо, которое подозрительный и вечно сомневающийся Александр Павлович ценил едва ли не превыше всего; просто редко когда находил в окружающих подлинную верность себе, а вот в случае с Винценгероде никакого разочарования, кажется, не было и в помине.

Сиятельнейший Граф!