Грегор Самаров - Адъютант императрицы

С этими словами он подал государыне протокол допроса.

Екатерина Алексеевна приняла от него бумагу и, не взглянув на нее, промолвила:

— Но как же он дошел до этой мысли? Свободно ли, без принуждения он высказал свое признание?

Орлов молчал. Его взгляд упал на испытующе глядевшего на него Потемкина, гнев вспыхнул в его глазах под пристальным взглядом соперника, но государыня, не выждав его ответа, обратилась к Чернышеву:

— Что скажете вы, граф, на это?

— Ваше императорское величество! Совершенно верно, этот Емельян Пугачев признал себя виновным, но вполне определенно заявил, что верил в свое дело, так как ему не раз говорил кто‑то, что он чрезвычайно похож на покойного вашего супруга и что какая‑то сила толкала его на то дерзкое дело, на которое он пошел.

Императрица живо воскликнула:

— Да, да, теперь я вижу, что я составила себе правильное мнение об этом несчастном, который так ужасно нарушил мир и тишину в государстве. Мое предположение оправдалось: только безумие расстроенного ума может толкнуть на такие неслыханные преступления. Бедный, он больше заслуживает сострадания, чем ненависти и отвращения. Какое‑нибудь болезненное видение смутило его душу. И я счастлива, что только умопомешательство может привести сына святой Руси к государственной измене, к такому кощунству… Как оно привело к тому Емельку Пугачева.

Орлов вначале уставил свой взор на императрицу, как бы не понимая ее слов; наконец он как будто понял смысл ее речи, и язвительная, надменная усмешка появилась на его губах.

Чернышев смотрел молча вниз, а Потемкин равнодушно стоял за креслом императрицы.

— Для меня все ясно, — строгим и повелительным голосом поспешно добавила Екатерина Алексеевна, — и в дальнейшем разъяснении я больше не нуждаюсь. Я убедилась, что несчастный мятежник — сумасшедший, и вы все, слышавшие его, будете этому свидетелями, чтобы весь народ знал, что ни один русский в здравом рассудке не способен на такое злодеяние. Это дело пусть будет кончено; нет нужды больше искать соучастников. Нужно решить участь Пугачева, но я не могу спасти его от смерти. Правосудие требует возмездия, и для него самого была бы тягостью дальнейшая жизнь.

Жестом, полным гордого величия, она простилась и скрылась в соседнюю комнату, сопровождаемая Потемкиным.

Едва только удалилась императрица, Орлов, ни с кем не прощаясь, быстро и стремительно вышел, за ним последовал граф Чернышев. Но уже через час последний был снова вызван во дворец.

Долго сидела императрица запершись с военным министром и Потемкиным. Лишь только граф Чернышев, смущенный и взволнованный, покинул кабинет ее величества, он тотчас же поехал в конногвардейские казармы, а оттуда немедленно выехали ординарцы и быстрой рысью направились в казармы различных гвардейских полков; час спустя, к величайшему удивлению и страху двора, была удвоена стража при Зимнем дворце и во двор въехал батальон гренадер с заряженными ружьями при штыках.

Но первый страх, вызванный этими необычными мерами, скоро исчез, когда, несмотря на усиление стражи, все во дворце шло обычным порядком и гофкурьеры раздали многочисленные, как всегда, приглашения на вечернее собрание у ее императорского величества. Меры предосторожности приписали только тому обстоятельству, что во всем городе царило, конечно, радостное, но все же приподнятое щедро раздаваемой водкой возбуждение. Так как в продолжение последних дней для поддержания порядка по городу ездили усиленные патрули, то осталось незамеченным, что с наступлением сумерек из конногвардейских казарм выступили два эскадрона и шагом направились по людным улицам к городской заставе. Граф Чернышев лично вел этот отряд, но он был закутан в широкий плащ, скрывавший его мундир, и благодаря темноте его никто не узнал.

Лишь только гренадеры выехали за заставу, был отдан приказ ехать рысью; и когда в ярко освещенных и благоухающих цветами залах Эрмитажа собрались приглашенные гости, гренадеры ехали уже по столбовой дороге сомкнутыми рядами и среди ночи раздавался звон их оружия.

От императрицы Григорий Григорьевич Орлов немедленно отправился в свой загородный дворец в Гатчине; кучеру он велел ехать как можно скорее, и его лихие кони, добытые для него Фирулькиным, с невероятною быстротою домчали его до места.

Когда он на взмыленных конях через решетчатые ворота въехал во двор, весь дворец был уже ярко освещен; Орлов позвал вечером к себе нескольких гвардейских офицеров поужинать, как делал это почти ежедневно; он устраивал эти ужины, с одной стороны, для того, чтобы в веселой компании забыться от всех треволнений, с другой — чтобы привлечь на свою сторону офицеров гвардейских полков, так как испытал и прекрасно знал, какую силу могло дать в его руки в нужную минуту благожелательное настроение столичных войск.