Мишель Моран - Избранница Наполеона

— Паолетта! — шепчет он.

Рядом с ним Поль. За ними толпятся все придворные, приехавшие со мной на виллу Лозер.

Я медленно схожу с последних ступенек, и, когда он тянется меня обнять, максимум, на что я способна, это удержаться на ногах. Мы плачем, обнявшись. До чего же жалкими сделались Бонапарты! От него разит нюхательным табаком, я же, надо полагать, насквозь пропахла вином. Если бы нас сейчас могли видеть ангелы, они бы разрыдались.

— Позволь мне поехать с тобой! — умоляю я.

— Ты вернешься в Италию, — бесстрашно возражает он, — и заберешь с собой маму.

— Да что меня ждет в Италии?

Слезы так и катятся по щекам.

— Камилло.

— Он в Нейи, ищет фамильные картины и драгоценности Боргезе.

— И найдет?

У него вопросительно поднимаются брови. Я сквозь слезы улыбаюсь.

— А ты как думаешь?

Мы смотрим друг на друга, две жалкие фигуры, и в нашем убожестве есть даже нечто комическое. Больше десяти лет мы были правителями мира. Ни одна семья не возносилась на такую высоту, как Бонапарты. А потом была Россия… Морозная, огромная, бессмысленная Россия.

— Что я стану без тебя делать? — спрашиваю я и рыдаю с новой силой.

— Писать. Играть на сцене.

— Тогда я приеду на Эльбу и привезу с собой маму через полгода. Когда все уляжется, — решаю я.

Он в сомнении. Его ссылка — реальность, и она продлится не неделю, не пару месяцев, а всю оставшуюся жизнь.

— Через полгода так через полгода, — соглашается он, и я крепче прижимаюсь к нему.

Господи, что же мы будем без него делать?

— Поешь! — предлагаю я, но он озирается по сторонам.

Вестибюль полон солдат. Вокруг виллы повсюду солдатня.

— Нет, — печально говорит он. — От Парижа до Фрежюса восемь дней пути, и корабль уже ждет.

Он пытается шутить, но это невыносимо.

— Я приеду в порт.

— Вот уж этого не надо! Полина, там беспорядки. Тот же Марсель.

Когда на Корсику пришла революция, наш маленький островок всего двадцать лет как находился под властью Франции и не пожелал участвовать в казни французского короля. Корсиканские лидеры объявили об отделении острова, нашу же семью обвинили в недостаточной любви к Корсике: для них мы были чересчур французами. И тогда мы бежали в Марсель, где нас ждали новые страсти. Целый год мы наблюдали гильотину в работе, и никто не был застрахован от гнева толпы. Вот что случается, когда правительство оказывается несостоятельным, говорил Наполеон. Теперь несостоятельным оказалось его собственное правительство.

— Я знаю, что такое опасность, — говорю я, — и еду с тобой.

Не дожидаясь ответа, я возвращаюсь к себе и поспешно собираю хоть какие-то вещи. Поль помогает мне сложить небольшой сундук.

— Я хочу, чтобы ты все продал, — говорю я ему, пока нас никто не слышит. — Все, как мы планировали. Даже картины.

— А если спросят…

— У меня на них столько же прав, сколько и у Камилло.

Он поднимает сундук и шагает к выходу, но я преграждаю путь. В его глазах уже нет того обожания, какое он ко мне раньше испытывал.

— Я изменилась?

Он внимательно смотрит на меня.

— В каком смысле?

— Подурнела?

Он прищуривается и хочет меня обойти, но я не пускаю.

— Скажи правду, не бойся! — восклицаю я. — Знаю, я в твоих глазах уже не та…

— Потому что так оно и есть .

Я ахаю.

— Это как понимать?

— Изменились ли вы? Да. Из девушки с широко открытыми глазами, в сандалиях и с цветами в волосах вы стали дамой в мехах и бриллиантах.

Я выставляю вперед руки.

— Минуточку! На мне ни единого бриллианта!

— Сегодня, может, и нет. А вчера? А до этого?

— Но дело не во внешности, да?

Он вздыхает.

— С этим уж ничего не поделаешь.

— Что?!

В дверях возникает немецкий солдат. Пора ехать, но я должна понять, что имел в виду Поль.

— Ваш эгоизм невыносим, — говорит Поль, а солдат делает шаг в сторону, давая ему пройти.

Я смотрю на этого молодого немца. В его взгляде — неподдельное восхищение. Эгоизм? Что может быть большим альтруизмом, чем то, что я намерена сделать? С этим даже Гортензия не стала бы спорить.

Внизу я присоединяюсь к брату. Я забираю Обри, и Наполеон ведет меня к своему экипажу. Хоть прокачусь напоследок в императорской карете. Я оглядываю внутреннюю обивку из светлого шелка и глажу бархатные подушки. Длинная процессия военных повозок выезжает из ворот, на лице брата напряжение.

— Приготовься. — Больше он ничего не говорит.

Мы проезжаем по улицам, и на первый взгляд ничто не изменилось.