Александр Лысёв - «Раньше смерти не помрем!» Танкист, диверсант, смертник

Как-то в совсем узком кругу один из сослуживцев под рюмку водки и патефон высказался задумчиво:

— И жить здесь невозможно, и жить не здесь невозможно тоже…

Ему ответил один Барсуков:

— А мы права не имеем не здесь жить.

Остальные присутствовавшие заметно побледнели и, испуганно переглядываясь, срочно засобирались прочь. Когда танковый батальон, в котором служил Барсуков, вернулся с трехдневных полевых маневров, столь откровенно высказавшийся сослуживец уже бесследно исчез. Возможно, за ним мог последовать и Барсуков, не подоспей ему перевод в другую часть…

В самом конце тридцатых годов он женился. И сразу же сполна ощутил, каково это — быть в ответе не только за себя, но еще и за своих близких. Перед финской войной у Барсуковых родилась дочь, а в начале сорок первого года — сын. Перед отъездом к месту службы на западную границу ему приснился дед. Никогда не снился, а тут вдруг явился, как живой, чинно и благообразно, в мундире с вахмистерскими погонами. Постоял-постоял, да и ушел, так ничего и не сказав. В воздухе пахло военной грозой, и Барсуков на тот случай, если ему будет не суждено вернуться, написал карандашом на листке бумаги название станицы и хутора, с которого он был родом. Передал листок жене. Она быстро пробежала записку глазами, все поняла и, не сказав ни слова, молча кивнула, спрятав бумагу на дно шкатулки. Почти такой же, что была когда-то у бабки и где хранились фронтовые письма отца. Капитан Барсуков уезжал один, его семья пока что вынужденно задержалась в средней полосе России. Как оказалось, к счастью — совсем скоро разразилась война…

Экипаж капитана Барсукова в полном составе сидел за длинным столом в просторной горнице и уплетал вареную картошку с хлебом. На столе дымился еще один полный чугунок с картошкой, вокруг которого были выставлены глиняные кринки с молоком.

— Ешьте и уходите, — говорил хозяин, бросая тревожные взгляды то на танкистов, то на выходящее в сторону деревенского проулка окно, уже чуть подернувшееся вечерними сумерками.

— Сеновал у вас хороший, — без обиняков намекнул наводчик, отламывая себе от краюхи еще один здоровенный кусок и протягивая руку к кринке с молоком. — А ночами уже холодает…

— И банька во дворе… — добавил заряжающий выжидательно.

— Вот что, други мои, — навалился на стол хозяин. — Я себя под монастырь подвести не дам. У меня семья, да еще и обчество ответственность наложило.

— Это кто ж тебе и чего наложил? — хмыкнул наводчик.

— А ты не смейся, не смейся, — проговорил мужик. Было ему хорошо лет за сорок. Лежавшие на столе большие узловатые руки то и дело сжимались в кулаки и разжимались обратно. Он нервно постукивал ими о выскобленную до белизны поверхность стола. — Вот мы с тобой, смешливый мой, сейчас разговоры разговариваем. А потом вас сдует, а меня за эти разговоры на воротах вздернут.

Коломейцев допил молоко и поставил пустую кружку на стол.

— Не беспокойтесь, мы уйдем, — произнес Барсуков.

— А я беспокоюсь, — живо обернулся к нему мужик. — Ох как беспокоюсь!

Пока танкисты ели, хозяин рассказывал о происходившем в их местах в последнее время. Он не столько жаловался, сколько, пожалуй, делился пережитым и одолевавшими его заботами. Коломейцев, отламывая куски хлеба и отправляя их себе в рот, смотрел на крестьянина и внимательно его слушал.

События в здешних местах разворачивались нешуточные. Немцы пришли еще в начале июля, делился своими заботами и тяготами деревенский житель. Боев в их районе не было — Красная армия спешно отступила на этом участке фронта. Армейские части германцев вели себя вполне прилично, ничего худого про них сказать было нельзя — что правда, то правда. Солдаты катали ребятишек на грузовиках и угощали конфетами. Никто не безобразничал и местное население не обижал. Из инцидентов был один-единственный, да и тот пустяшный: из двух зашедших к хозяину немцев тот, что помоложе, сунулся было в печку за чугунком картошки. Второй — постарше — с размаху расквасил своему напарнику физиономию и извинился за то, что его товарищ хотел взять продукты без спроса. Жителей это впечатлило. Картошку немцам отдали так, да еще и пожалели побитого.

Через некоторое время явились представители новой администрации. Объявили о роспуске колхозов, чем вызвали неподдельную радость сельчан. Затем через переводчика какой-то пузатый офицер вещал собравшимся о неизбежной и скорой победе германского оружия.