Станислав Калиничев - Невенчанная губерния

За два месяца пребывания у господина Рожкова он уже освоился со своими обязанностями и многое делал машинально, по привычке. Подмёл в кабинете, вытер пыль с кресла, в которое хозяин обычно усаживал заказчика, вынес ведро из под умывальника и выплеснул на булыжную мостовую. Все так делали. Потом зашёл в мастерскую, отделённую от кабинета высокой перегородкой. По верстаку рассыпан гипс, свалены всякие щипчики, пилочки, пинцеты… Тут хозяин в глиняной рюмашке сплавливал кусочки золота, выливал в подогретую гипсовую форму, опиливал, паял с помощью бензиновой горелки. А после работы формы и золото запирал в сейф. Инструменты же бросал как есть.

В мастерской мальчику разрешалось только смести со стола грязь да протереть тряпкой пол. Что он и сделал. Потом вымыл плевательницу, которая стояла у кресла для заказчиков, и увидел рядом с нею высокий стакан с грязной, чуть зеленоватой жидкостью. Недолго раздумывая, взял его, подошёл к открытому окну. Ещё посмотрел, не попадёт ли на голову кому из прохожих — и выплеснул. Уже отвернувшись от окна, услышал всплеск разбившейся о булыжник жидкости… Что-то звякнуло. Непонятно: что же могло звякнуть?

Не до размышлений было. Спустившись во двор, почистил плиту — летнюю, что была устроена под навесом, разжёг в ней огонь и, пока дрова разгорались, побежал принести чистой воды. От двора до колодца — целый квартал. Там уже очередь. Ещё небольшая, человек пять с вёдрами, коромыслами. Колодец не такой, как в деревне: зелёная будка, а из неё торчит в одну сторону труба, в другую — рычаг от насоса. Надо качать, чтобы потекло. Серёжку тут уже знали. У колодца быстро знакомятся, быстро узнают все новости. Но утром не до разговоров — некогда. Чтобы очередь двигалась быстрее, один качает, другой подставляет ведро.

Он дважды принёс воды, подбросил в печку угля, помыл в уборной толчок и пол, занёс воды в кабинетный умывальник. К этому времени проснулись хозяева. Значит, уже можно надеть ботинки и смело топать ими. Когда он поливал дохленькую грядку цветов во дворе, хозяйка позвала к столу. Ел то, что осталось от семейного завтрака. Кормили тут неплохо, чего уж там… Да только в отцовском доме если нанимался работник, то за стол он садился вместе со всеми.

Сергей уже допивал чай, когда мимо него, выбритый и надушенный, в рабочей тужурке-толстовке прошёл хозяин и по лестнице поднялся наверх. А через минуту донеслось:

— Сергей! Живо сюда!

Оставив кружку с чаем, торопливо поднялся в кабинет, заглянул в мастерскую. Расстроенный хозяин, тыча пальцем в верстак, заорал:

— Я тебе говорил — тут ничего не трогать? Только смести и протереть.

— А я и не трогал…

— Тут с-стоял выс-сокий с-стакан с отбелом. Мутная такая зеленоватая жидкость… — хозяин заговорил так, вроде бы ему кончик языка приморозило.

— Не было его тут — он вона в кабинете на столике, как стоял…

Резко оттолкнув его, хозяин пробежал к столу, заглянул в стакан.

— Куда дел?

— Бурду эту? Выплеснул. — Серёжка посмотрел на окно. — А стакан сполоснул.

Тут же словно что-то взорвалось перед глазами. Господин Рожков двинул его так, что мальчишка отлетел к стене. Поспешно вскочил на ноги. Хозяин схватил его за шиворот.

— Там был золотой мост господина Ламбуса. Да ты мне его и за год не отработаешь!.. — со слезой в голосе завопил Рожков, но едва замахнулся, как Сергей волчком выкрутился из его рук и — не сбежал, а спланировал по лестнице во двор. Подхватился — и напрямую, через забор, по чужому огороду. Ошалевшая соседская собака бросилась за ним, но поздно, он уже перемахнул через другой забор и — дай Бог ноги.

Опомнился аж на Семнадцатой линии, где кончались ряды глинобитных домиков, дальше пучились норы землянок. Хватая ртом воздух и постанывая при каждом выдохе, поплёлся вдоль заборов. Саднила разбитая губа, но эта пустяковая боль не заглушала всё нарастающую тревогу: что же теперь? «Если золотой мост господина Ламбуса (звякнуло же на мостовой!) — и за год не отработаешь?.. Хозяин не успокоится и при всяком случае тыкать станет.

Ноги вынесли его на дорогу, что огибала огромные, каждая высотой как дом, печи. Они стояли посреди чёрного, заваленного углём двора, из их квадратных краснокирпичных труб вырывались чёрные языки копоти, оранжевое пламя лизало небо. Здесь выжигали кокс для завода. Паровоз выглядел совсем маленьким рядом с печами, он тяжело пыхтел, дёргал туда-сюда вагоны, распускал белые усы пара. А люди, что копошились вокруг адских печей, выглядели полуобгоревшими.