Станислав Калиничев - Невенчанная губерния

Он полистал журнальчик, вначале даже со смешком («Уж не жениться ли вы надумали наконец?»), потом уткнулся в какую-то статейку, засмотрелся на идиллический рисунок изящной виллы у пруда, из которого выходила юная купальщица…

— М-да… М-да… — вздохнул Абызов и неожиданно предложил: — Не хотите ли со мной прогуляться?

Они вышли из нового здания конторы, которое всеми окнами кабинетов смотрело на шахтный двор. Оставив в стороне посёлок, что раскорячился несколькими рядами кривых улиц, обогнули устье старого наклонного ствола и направились к новому. Абызов гордился им. Облицованный тёсаным камнем, он отвесно прошил недра до глубины 210 метров и, как все считали, божьим провидением сел на богатый пласт! К нему от старых выработок тянулась под землёю сбойка…

Клевецкий полагал, что Василий Николаевич, находясь в добром расположении духа, предложит ему ещё раз проехаться в клети по новому стволу, порадоваться вместе с ним. Ещё бы не радоваться хозяину. В один день, считай, стоимость шахты выросла в пять раз!

Но Абызов, опустив до бровей белое кепи и сшибая тростью побуревшие головки тысячелистника, сошёл с тропки и мимо ствола направился в Кудрявую балку. Это был древний глубокий овраг, за многие сотни лет его берега сгладились, покрылись слоем почвы. Укрытые от горячих ветров, тут пышно росли травы, буйно заплетались кустарники, особенно в верхней части — и тёрн, и шиповник, и такой же колючий серебристый лох. По правому берегу Кудрявой балки проходила граница земель, относящихся к Листовской.

— Знаете, я за два года не отложил ни копейки, — задумчиво сказал Абызов, — всё пускал на ремонт и строительство.

(Лукавил управляющий. Ещё и как лукавил!)

— И не прогадали… — почтительно отозвался Клевецкий.

— Да уж не жалуюсь!

И Василий Николаевич стал говорить о том, что ещё месяц-другой — и крупные затраты кончатся, шахта начнёт давать… деньги! Он не скопидом, не станет, образно говоря, набивать сундуки. Деньги для него — не цель, а всего лишь средство. Вот здесь, в Кудрявой балке, как только кончится война, он начнёт возводить свою мечту. Если в низовьях поставить плотину, спланировать берега, посадить сад…

— Разбередили вы меня, Леопольд Саввич, своим журналом красивой жизни. Когда ушло с молотка родительское поместье, я даже не сожалел. Молод был и глуп. Думал, если оно не приносит денег, то и проку в нём нет. Понадобились годы, прежде чем я понял, какое это ошеломляющее счастье — владеть землёй! Балка, ручей, трава… И всё это, что внутри, — на сто, на тысячу сажён… И небо вверху, и солнце, и если дождь пойдёт — всё тут моё.

Он вспомнил, что именно в Кудрявую балку там, глубоко под землёй, решил пробить выработку Нечволодов и обнаружил мощный пласт в границах Листовской. В конце концов это стало счастливым случаем для Василия Николаевича. Но сегодня, вспомнив об этом уже с хозяйской точки зрения, он вдруг поморщился: «Всё-таки большая свинья этот маркшейдер! Знал же, что залезает в чужие недра, знал — но не остановился. Кто своего не имел, тому и чужого не жалко».

Василий Николаевич снял кепи, утёр платком вспотевший лоб и почувствовал приятное прикосновение остужающего ветерка. Представил себе, как в цветущем саду над гладью широко разлившегося озера поманит его вечерними огнями двухэтажная вилла с бассейном и потайными комнатками… Естественно — повсюду будет электричество. Дизельный локомобиль перед войной немцы предлагали за семь тысяч рублей, а после войны многое можно будет купить по дешёвке из списанного военного имущества. Как это в библии? «И перекуём мечи свои на орала, а копья свои — на серпы». Вот когда можно будет развернуться с капиталом! А его капитал лежал в самом надёжном из всех мыслимых хранилищ — под землёй, под его ногами…

Абызову показалось, что упругий луч сентябрьского солнца обласкал его обнажённую голову, что через него соединились земля и небо, его земля и небо! Сладкий трепет пробежал по спине.

Поймав себя на том, что расчувствовался, он тут же отпустил Клевецкого.

— Ступайте в контору и передайте секретарю, чтобы принёс мою шахтёрскую одежду. Я спущусь по новому стволу.

Нельзя сказать, что Абызов пожалел о своей слабости. Минуты, которые он пережил в то утро, давали заряд на месяцы, а возможно — и годы. И всё же он ещё раз убедился, что человеку, который хоть чего-то достиг, нельзя расслабляться. Ни на миг. Это лишь тот, кто лежит в самом низу, может быть спокойным — ему некуда падать.