Эдуард Зорин - Богатырское поле

А что до дела начатого, то оно в верных руках. В Никитку Левонтий верил. Теперь уже видел: большому мастеру передал свою кровинку, будет жить она в веках, переходить от сына к внуку, от внука к правнуку. Неизбывна любовь к родной земле, крепко держится она в русском человеке.

И первым же светлым днем отвез Никитка Левонтия в Боголюбово. Бережно вез, в высоком возке, приподняв голову мастера на пуховых подушках. По улицам Владимира вез, — останавливался народ, почтительно расступался перед возком, иные земно кланялись, осеняли мастера крестом. Проплыл перед затухающим взором Левонтия собор Успения божьей матери, блеснул ему в глаза золотым шеломом; склонились над ним Серебряные ворота, замерли в суровом молчании.

За Серебряными воротами встретилась возку с Левонтием княжеская дружина — расступилась. Князь Всеволод сошел с коня на грязную дорогу, долго шел рядом с возком, молча глядел на Левонтия. А потом лошади дернули, князь отстал, и возок вырвался на широкий зеленеющий простор. А на просторе том, будто изготовясь к полету, стояла белокаменная церковь. Вот-вот взмахнет она белыми крыльями, вскрикнет по-лебединому и взмоет в небо, чтобы присоединиться к стае отлетающих на юг печальных птиц.

Нет, не на лебедь похожа она — на русскую женщину. Стоит на лугу и ждет мужа, прислушивается к стуку конских копыт… Веками простоит — ее ли учить терпению?..

Приподнялся Левонтий на подушках, распахнул глаза, будто вбирая в себя необъятную ширь, — вздохнул и умер…

Тем же вечером в тесной келье монастыря в Суздале сидел, склонившись над столом, Чурила и, поскрипывая пером, мыслями обращался к потомкам. Не забыл, вспомнил о своем разговоре с монахом князь Всеволод. Тотчас же после битвы призвал к себе Чурилу и велел возвращаться в Суздаль.

— Видишь, монах, этот собор? — указал он на шлем Успения божьей матери. — Стоять ему века. Но бессмертнее камня слово русское. Ибо жив и жить будет вечно русский человек…

Собирая по крохам неустойчивую память, писал Чурила о Руси, о мужестве и горе народном, о реках пролитой крови, о коварстве князей. И виделась ему несметная рать, щитами отгородившаяся от степи в богатырском поле. Но в сердце жили другие строки. Они исподволь зрели в нем, прорастали золотыми колосьями:

Его ли это слова? Может, и не его. Может, слышал он их, когда дрался с половцами, когда ломались мечи и копья и падали наземь люди. А может, он их подслушал у костра на ночном привале? Не тот ли молодой вой из дружины Ромила пропел их ему, а на следующее утро его схоронили в степном кургане?..

За стенами монастыря уже стучали копытами вражьи кони, и люди при свете факелов брались за мечи и подымались на городские валы.

Огни пожарищ охватывали равнинное ополье. Опершись о копья, мужики сурово вглядывались в тревожную, грозовую ночь…

Бахтарма — изнанка кожи.

Бирич — глашатай.

Буравок — кузовок, лукошко.

Вадега — омут.

Вежи — крепостные башни.

Веретень — расстояние на пашне между точками поворота сохи.

Востола — грубая домотканая материя, дерюга.

Галица — клуша.

Голомень — плоская сторона меча.

Городницы — городские стены; срубы, заполненные землей.

Дворский — должность при дворе князя.

Дибаджа — шелковая одежда (персидское).

Дроводель — лесорубка.

Едома — лесная глушь.

Зарев — август.

Заселшина — деревенский житель, невежа.

Заход — отхожее место.

Зернь — игра в кости или в зерна.

Кокора — бревно с корневищем.

Коник — лавка в крестьянской избе (в передней дома).

Корзно — плащ (обычно княжеский).

Крица — глыба вываренного из чугуна железа.

Кроп — укроп.

Кузнь — металлические вещи холодной ковки.

Кукуль — колпак.

Молица — мякоть дерева, суррогат пищи в голодовку.

Обель — холоп, раб.

Одрины — сараи.

Охлуп — конек крыши.

Паракимомены — высшая придворная должность в Византии.

Перевесище — сеть для ловли птиц.

Персевой плат — шаль.

Подток копья — тупой, окованный железом или медью конец копья.