Эдуард Стрельцов: Вижу поле...

Я играю в футбол, сколько помню себя. Однако в самом-самом из начал ничего еще такой судьбы не обещало.

И кто мог тогда предположить, куда приведет, заведет меня любовь к мячу — на какие «верха» и в какие сложности.

Даже и умей я сочинять, никогда бы мне не сочинить ничего похожего на то, что на самом деле приключилось со мной.

Возможно, в самой игре я что-то такое умел: какой-нибудь ход неожиданный найти, предложить.

Но, вернее всего, такого Стрельцова, каким меня узнали в лучшую пору моего участия в большой игре, сам футбол и сочинил. И сам все главное обо мне рассказал. Я к тому немногое могу добавить.

Немногое, но существенное.

Ведь, пожалуй, делает нас такими, какими становимся мы в игре, какими и узнают нас многие, не столько футбол, сколько время, отданное нами футболу.

Мы отдаем футболу, если всерьез, лучшие годы жизни. А потом продолжаем жить в большинстве случаев уже не на виду. И того, что дальше происходит с нами, многие не видят — неоткуда на это взглянуть.

Поэтому весь рассказ о себе, например, я одному футболу не могу передоверить. Вынужден добавить кое-что прямо и не относящееся к футболу.

Но далеко от футбольного поля обещаю не отходить — да и не могу я отойти от него далеко…

В молодости меня поразила одна фраза Вадима Синявского. Я, как и все мы, вырос на его репортажах с футбола, привык во всем ему доверять. И вдруг слышу, он говорит (мы за границей вместе были), что ему достаточно составы команд узнать и он может вести свой репортаж, повернувшись к полю спиной… Я даже растерялся: как же это так — не смотреть?

Но скоро и до меня дошло: а при чем тут — смотрит или не смотрит? Какая разница? Основное, что видит!

И я видел поле, всегда видел.

С того момента, когда я четко понял, что вижу поле, жизнь моя в футболе приобрела смысл.

Когда видишь поле, футбол становится, на мой взгляд, большим, чем просто игра. Вот об этом стоит рассказать.

Мне сначала не по себе, когда товарищ, вызвавшийся помочь мне в работе над книгой, берется за карандаш. В нашем распоряжении и магнитофон, который мы, однако, не спешим включать.

Чтобы сдвинуться с места, начать, я должен увидеть поле.

Я вижу его — и ничего мне уже не страшно.

Такую чувствовал только что вялость, говорить ничего не хотелось, готов был уже на другой раз перенести разговор. А вот увидел, что хотел увидеть, — и все, что не начиналось, как бы само собою началось.

И футбол ведь не с того начинается, что по мячу ударил.

Какие-то мысли, сначала неясные, бродили в тебе, не находилось им применения. Волновался, нервничал, что так и не найдем, упустим момент.

Нужное настроение задолго до игры обычно ищешь, накапливаешь. Запас такого настроения и есть, наверное, опыт.

В нужном настроении только и определишь единственно верный ход, неправильный иногда на первый взгляд, но верный. Оттого что неожиданный…

Корреспонденты на меня не то чтобы обижались, но я же чувствовал, что в разговорах для газеты я их разочаровывал. Не проявлял в таких разговорах активности, так они считали.

Может быть. Я долго не верил — и сейчас не очень верю, но должен поверить, куда денешься, что можно передать пережитое нами в игре и в связи с игрой.

Расскажу, допустим, все как есть, а запишут другими словами — и выйдет непохоже. Совсем наоборот в сравнении с тем, что было.

Пусть уж, думаешь, пишут, как они видят с трибун, как все оттуда представляют.

Я лично очень спокойно относился к тому, что обо мне писали, — почти всегда спокойно. Но другие, знаю, и сердились, а все равно вырезки из газет собирали.

И, наверное, не спорю, интересно, когда закончишь играть, все написанное про тебя прочесть. Но я никаких газет не сохранил. Мать и жена кое-какие фотографии собрали — я, однако, эти снимки редко рассматриваю. Мне такой «допинг», пожалуй, не нужен. Хотя понимаю — память нужна. И книга о наших футбольных делах, если получится искренней, толковой, тоже, наверное, сослужит свою службу. В наших жизнях стоит разобраться. Что-то в них есть. Для чего-то же собирались люди на нашу игру посмотреть. Вспоминают нас время от времени — в этом я убедился, когда поездил по стране с командой ветеранов.

Пока играешь, все очень охотно вникают в трудности твоей жизни, соглашаются считать ее особенной, необыкновенной.

Потом же, когда начинаем мы блуждать в неожиданных для многих из нас сложностях самой что ни на есть обыкновенной жизни, от которой невольно отвлеклись, отвыкли в режиме напряженных спортивных занятий, нам чаще всего сочувствуют, помогают советом, но вникают в проблемы уже с гораздо меньшим интересом. С каким-то даже раздражением удивляются на нас: вот ведь люди, не хотят понять, что былое больше не повторится, былого не воротить. Что прошло, то прошло.