Александр Григоренко - Ильгет. Три имени судьбы

А потом пришел страж.

— Господин, там…

— Говори.

— Люди ропщут. Хотят знать, когда будет суд и казнь.

— Скажи им, что тот человек мне еще нужен. Он висит на столбе в колодках.

— Я сказал это три дня назад. Теперь они говорят, что ты милосерден сверх должного, укрываешь идолопоклонника…

— Пусть говорят.

— Они не уйдут, — повторил страж.

Помолчав, он добавил:

— В Самарканде каждую неделю казнили кого-нибудь. Весь город собирался в рабаде. Приходили с едой, в хорошей одежде… Они не уйдут, господин.

Тогда я сказал Али:

— А ты говорил, можно обойтись и без столба.

Милосердный с силой вонзил лопату в землю.

— Можно, — сказал он и велел отворить ворота.

За спиной Али народ увидел меня — живого, стоящего на ногах, а не висящего на столбе, понял обман и зашумел.

Вышел Али к народу.

— Чего ждете?

— Возмездия.

— Скучаете по казни?

Молчание.

— Мало вам рва, заполненного костями?

Молчание.

— Расходитесь. Это мой суд.

Люди оставались на месте. Кто-то из толпы закричал:

— Если ты простишь ему свой дом, кто защитит наши дома?! Всякий бродяга сможет поджечь их.

Потом еще раздался крик:

— Не стал ли ты сам язычником, Али?!

— Будет вам суд, ждите, — сказал он.

Слуги затворили ворота.

Он сказал мне о том, что увидел, — в толпе не только остатки Самарканда, но и люди, которые пришли с ним — мастера, подмастерья, погонщики верблюдов, и некоторые из мудрецов в чалмах тоже были в толпе. И еще увидел Али — страх, что нечем откупаться от монголов, уходит и скоро совсем уйдет.

Не только он знал: люди жили вестью о том, что великий хан повелел считать жителей завоеванных земель своими подданными и не убивать их, чтобы подданные могли платить, пока живы. Тех, кто советовал очистить земли от городов и людей под пастбища для монгольских табунов и отар, великий хан не послушал и удалил от себя. Смрад Афрасиаба давно исчез, дома окрепли, и люди уже не тоскуют о прежней жизни, а живут ею.

— Теперь я не спаситель, а просто богатый человек, — сказал он.

Он продолжил после молчания:

— Отдам тебя людям — что ей скажу? Потом, когда пора придет…

Али отошел к стене.

— Оставаться тебе нельзя. Мир велик, будет на то воля Аллаха, найдешь себе место для житья. Дам тебе денег, халат и выведу из селения. Пошли в дом.

Я сказал, что ни денег, ни одежды не возьму.

— Дай мне какую-нибудь вещь от нее.

— Как хочешь.

Он скрылся в доме и вынес оттуда маленький, расшитый узорами мешочек.

— Это ее четки, — сказал Али. — Когда научилась молитвам — много молилась. Может, и о тебе.

Я спрятал подарок за пазуху.

— Саид, Рахман, Кутуз! — крикнул хозяин. — Выводите коней, берите сабли.

В третий раз открылись ворота — и вышел я в сопровождении трех вооруженных всадников. Сам Али был пешим.

Милосердный сказал народу, что нашел справедливое наказание для язычника — поджигатель будет изгнан, оставлен воле Всевышнего и орудиям гнева Его. Слуги уведут его далеко и проследят, чтобы он не вернулся.

Народ ждал другого, молчал, но тут вышел вперед человек в чалме и сказал:

— Господин мудр и, как всегда, выбрал решение лучшее из лучших. Ибо нет наказания более справедливого и вместе с тем более страшного.

Толпа загудела, и трудно было распознать, что в этом шуме — одобрение или недовольство.

Всадник, стоявший сзади, толкнул меня в спину, и мы помчались на край селения — я держался за стремя и едва успевал переставлять ноги.

Мы пронеслись сквозь рынок. Он был пуст, только мудрец, проповедующий презрение к миру, сидел на месте, с которого прогнали меня, — в пыльном озере, под голым деревом у стены.

За рынком уже не было домов, начиналось ровное бледно-желтое пространство. Всадники протащили меня до ближайшего холма и остановились. Я видел все селение, видел Афрасиаб и крохотное пятнышко своего жилища напротив Врат Молитвы.

— Без плети поймешь, куда идти? — спросили меня.

— Пойму.

Слуги Али повернули коней. Я остался один, слышал только ветер и удаляющийся звук скачки. Потом остался лишь ветер.

Я достал из-за пазухи расшитый мешочек, развязал тонкий шелковый шнур и увидел эту вещь для счета молитв — четки Нары. Шарики из черного дерева перемежались с желтыми костяными птичками, которые я вырезал в детстве, — Нара сохранила их. И, увидев четки, я понял — для нее моя жизнь продолжалась даже тогда, когда я сам думал, что жизни больше нет. Четки открыли мне: в пережитом страдании, в том, что называл я Пустотой, были замысел и воля, которых я не постиг. Как узнать их? Кто откроет? Эта страсть знать стала сильнее страха, сильнее всего на свете.