Александр Григоренко - Ильгет. Три имени судьбы

Я вернулся и ждал милостыни, не зная стыда и не боясь побоев.

Хлестал холодный дождь. Никто не выходил из дома, разве что однажды приоткрылись ворота, и на короткое время выглянул страж в красной одежде. Холод бил меня изнутри, а потом успокоилось тело и сделалось мягким. Кажется, я засыпал и, наверное, не проснулся, если бы кто-то не тряхнул мое плечо. Была ночь, только желтый свет огня колыхался за стеной дома Али. Я открыл глаза, увидев сначала приоткрытые ворота, из которых выглядывал страж, и только потом женщину с закрытым лицом.

— Больше не сиди здесь. Господин будет завтра. Он ненавидит бездельников.

Сказав это, она бросила на землю мешок — там были хлеб и мясо — и пошла прочь.

Али появился на следующий день. Он был высок ростом, худ, с короткой, седой бородой, носил белую круглую шапку, халат нескольких цветов. В сопровождение трех всадников он подъехал к дому на блестящем тонконогом коне. Прежде чем открылись ворота, чтобы встретить хозяина, я подбежал и ухватился за стремя.

— Господин, купи меня.

— У кого? — рассмеялся Али.

— У меня же.

— Что умеешь?

— Таскать камни, месить глину, работать мотыгой.

— Тогда жди тепла.

— Еще могу стоять у дверей…

— Уже есть человек у дверей. Мне нужны мастера. Есть у тебя ремесло?

Что я мог сказать ему? Что умею подбивать лыжи камусом, вязать нарты, лущить стрелы из лиственничного ствола? В здешних языках не было слов, чтобы я мог сказать это.

— У меня крепкие руки, господин.

— Жди тепла.

— Послушай, я не доживу до тепла. Ты пришел, и уже никто не хочет меня кормить, в то время, пока холод и дожди…

Али крикнул своим людям:

— Дайте ему кусок и пусть убирается!

— Я хочу своего куска. Разве во всем этом селении не найдется куска для одного человека?

— Жди тепла, нищий.

Подбежали двое, оторвали меня от стремени и бросили на землю.

— Жены твои милосердны, а не ты! — прокричал я ему вслед.

Ворота закрылись, я ждал, когда вынесут обещанный кусок, но так и не дождался.

С правой стороны стены росло высокое голое дерево, нависавшее над крышей. Когда стемнело, я лег в ложбине у его корней и там стал ждать, когда заскрипят ворота, чтобы сказать слугам: «Вы не исполнили повеления своего господина, не дали хлеба…».

Но вышло по моим словам: утром, солнечным и холодным, показались жены — их было двое — и одна уже спрятала руку в одежды, чтобы достать подаяние. Вдруг неизвестно откуда выполз человек с птичьей лапкой и закричал:

— Госпожа, он язычник! Почему даешь язычнику и гонишь правоверного? Мусульманин умрет, а этот, поклоняющийся идолам, будет жить. Где правда?

Монета уже упала поблизости от меня, я поднял ее и отошел подальше, чтобы не попасть под плеть сопровождавшего жен. Человек с птичьей лапкой оказался рядом со мной.

Я обернулся — и увиденное тяжелой железной стрелой пробило меня.

Настежь открылись ворота, слуги начали выносить ковры и развешивать их на деревянных перекладинах у ограды. Следом развешивали большие куски белой ткани, одежду — так делают здешние люди в пору зимы, чтобы ветер выдул из вещей затхлый дух.

Ворота оставались открытыми, и я увидел — в середине двора над очагом исходил светлым паром большой котел. Рядом один из людей Али разделывал на деревянной колоде баранью тушу, другой рубил сучья и подкладывал их в огонь. По двору бегали женщины. Охваченные своими заботами, они что-то кричали друг другу, смеялись… Потом я увидел самого Милосердного.

Али выходил из ворот, держа на руках двоих детей, совсем маленьких девочек с косами, похожими на черные нити. Третий ребенок, мальчик, шел рядом, держась за халат отца. Али улыбался и говорил с ними. Потом показалась одна из жен — не опасаясь чужих, она вышла без покрова на голове, и я увидел ее свежее лицо, огромные черные глаза и цветные ткани, вплетенные в косы, и блистающее ожерелье на груди. Женщина забрала у Али одного ребенка, поставила его на землю и повела, держа его руки в своих руках, — ее дочь только начинала ходить. Али что-то говорил ей и смеялся.

Возвращались жены. Следом за ними страж ворот вел осла, навьюченного двумя мешками, третий мешок нес на своем плече.

— Богат милосердный, — глухо проговорил человек с птичьей лапкой. — Сушеная дыня из Бухары… урюк… мясо…

— Пошли, — сказал я ему, — дам тебе хлеба.

Мы ушли от невыносимого зрелища открытых ворот.

В руке была монета, которая продлевала мою жизнь на день, а может, несколько дней, но в душе не было благодарности. Душа корчилась от тоски и злобы.