Наталья Головина - Возвращение

Летом 1869 года в коммуну приехал Нечаев. Он ратовал за кинжальное сплочение «братства» и за увеличение числа его членов любой ценой: скомпрометировать такого-то, чтобы привести его навсегда в подполье, чтобы вырвать его из круга общепринятой морали… Бакунин в повседневной жизни слишком добр, чтобы различить предельно реальное содержание этих «фраз», и поначалу они были увлечены друг другом. К тому же из Женевы Бакунин вырвался с немалыми потерями — утинская травля коснулась и его, Бакунин был оглашен в печати как «царский агент». (Невероятные его идеи не в первый раз вызывали вопрос: не провокатор ли он?) Ему был дорог молодой соратник.

Михаил Александрович почти не имел средств к существованию. Его имения в России были конфискованы еще в юности. В письме к сестрам он сетовал: «Долги меня давят. Мне грозит голодная смерть». В 68-м году Антония увлеклась итальянским адвокатом Гамбуцци и ждала от него ребенка. (Они повенчаются после смерти Бакунина.) Ситуация эта не стала трагической для Михаила Александровича: теперь его очередь спасать «маленькую спасительницу». Антося была кроткой, действительно кроткой — принимающей все удары судьбы как заслуженные, и кроткой — не решающейся самой выбрать какой-то путь и пойти им до конца. К тому же Карло Гамбуцци был тоже беден. Бакунин знал единственную ценность в мире — свободу, и он посылал Антонии деньги якобы от эмигрантских союзов, чтобы она не чувствовала себя зависимой от него. А когда Антония с другом оказались без крова, вновь принял ее к себе. Он изловчался и кормил детей. Усыновил мальчиков. У него поселился и приехавший из Сибири отец Антонии Ксаверьевны.

Численность бакунинского «братства» постепенно росла. Кудесник пропаганды, Михаил Александрович пытался было использовать для революционного дела даже и масонов, ему казалось, что для этого надо только заменить их культ бога культом человека. Но толку с ними не вышло, и пропагатор был ославлен в печати. Разочарованы их индивидуализмом… Но ему удалось вовлечь в коммуну многих. Сила его внушения была такова, что разагитированные, случалось, не спали ночь, думая о «гнусности и бесполезности своей жизни», и подавали в отставку на службе.

К чему же призывал Бакунин? В эти годы он резко расходился с Герценом в воззрениях, тот считал опасным и пагубным для будущего направление Бакунина. Он писал о нем в тот период: «Пожилой ребенок доигрался с Нечаевым до идейной разнузданности. Язык его точно накануне катастрофы, его тешит подавлять одних и быть пугалом для других. Развязывать инстинкты в отместку за скверну жизни, рушить прежде в душах многое!.. Я думаю, это никогда не будет на знамени! Я его считал рыцарем…»

Его анархические фразы прежде виделись Александру Ивановичу по большей части игрой его фантазии. Считал, что не стоит анализировать эти мерцающие образы — они блекли при этом, и было жалко радужных птиц… Теперь же, в свете того, как бакунинские тезисы прорастали в умах его последователей, не мог не видеть тут идейной спекуляции.

Так в чем же сущность анархизма, который прогремит в недалеком будущем? Заметим, что сам его проповедник был глубоко человечен и заранее бы отрекся от такого его воплощения, как махновщина на Украине в начале следующего века. Отправная точка мыслительных построений Бакунина такова: «Пусть мои друзья строят, я жажду только разрушения, потому что убежден, что строить в мертвечине гнилыми материалами — труд потерянный». Он уже не надеялся на скорый переворот, но не мог остановиться в агитации…

Разрушение — это творческая страсть, утверждал он. И она есть в каждом — нужно только «расшатать». Это движение в семимильных сапогах, пусть даже при том мщение и вандализм. Куда тут поспеть Герцену с его «наращением потенциала гуманного». Исследователи в дальнейшем заметят, что Бакунин был в значительной мере близок к тому, чем станут поздние народники с их преклонением перед стихией и бессознательной мудростью народа. Бакунин постоянно превозносил «чутье, которое правит массой», и он сверх того считал, что нужно дать ей свободно заняться разрушением — остальное приложится. «Учить народ? Это было бы глупо, он сам лучше нас знает. Нам не понять его тайн — живущим в так называемом цивилизованном обществе. Пожалуй, суть народа — именно разбойник…»

Он резко разошелся в ту пору с Герценом, с его «просвещенчеством», но близко подойдет к его взглядам позднее. Их споры были ожесточенны, и кто-то из двоих обычно хлопал дверью. У них теперь взаимное притяжение по старой памяти (стремление взглянуть друг на друга), но и жестокое отталкивание.