Валентин Пикуль - Пером и шпагой

Де Еон выждал паузу (в хорошей игре пауза допускается). Но, кажется, пауза сильно затянулась. Шувалов кашлянул в душистое жабо, а Елизавета игриво махнула веером:

— О чем речь? Пусть принц присядет рядом с нами, а мы потеснимся.

— Но это стул — престол Курляндии, — закончил де Еон, потупляя глаза за своего бессовестного электора. — За все услуги, что окажет еще мой король России, не сделаете ли вы, всемогущая, принца Конти курляндским герцогом?

— Стул-то.., шаткий, — моргнула Елизавета. — И всего-то и чести в нем, что он географией к моему столу придвинут.

Она глянула на Шувалова, — тот похвалил ее улыбкой.

— Ну что ж, — ободрилась Елизавета. — Ежели за столом Людовикуса уже невмоготу от тесноты стало, то… Пусть сам король и решит за брата Конти, где тому сидеть лучше. А то вот герцог Бирон сидел уже на Митаве, да ныне я держу его подалее — в Ярославле!

На атласных туфлях де Еон — спиною вперед — уже скользил, торопливо кланяясь, по паркетам, и два арапа бесшумно затворили за ним позлащенные двери в лепных амурчиках. Аудиенция закончилась. Шувалов вышел из-за кресла императрицы, сел возле ног ее — на подушку:

— Видишь, матушка, афронт каков! Пора главнокомандующего приискивать. Своего-то хоть в капусту мельчи да с грибами ешь. А с чужим поди-ка вот разбирайся. Медлить нельзя.., война не ждет: хоть роди, а дай армии начальника доброго!

— Трубецкой дряхл, к бумаге прилип, а Румянцев молод, — прикинула Елизавета раздумчиво. — Апраксин — баба, да и кажинную неделю бит за картами от Разумовских бывает… Может, и впрямь, Ваня, кого из чужих просить?

— Нет, матушка, своего надо, природного, изыскивать! Стали искать лучшего полководца для вождения армии в походах. Бестужев-Рюмин, по собственным резонам, остановил свой выбор именно на битом Апраксине. Положение канцлера было никудышное, и хотел он поправить его через Шуваловых. Дочка же Апраксина — княгиня Ленка Куракина — была в амурной связи с графом Петром Шуваловым… Апраксин, таким образом, благодарный Бестужеву, шепнет о нем дочке, Ленка Куракина шепнет своему любовнику, Петр Шувалов шепнет Ваньке Шувалову. Ну, а Ванька…

«Не свинья же Ванька — оценит!»

— Матушка, — твердо заявил Бестужев, — окромя Апраксина, ей-ей, как ни крутись, а более никого не видится!

Степан Федорович Апраксин провел боевую жизнь не ахти какую кровавую. Если кровь ему и пускали, то больше из носа. Апраксин был другом «молодого двора». Свой страх перед армией Фридриха не скрывал он нигде — ни в Конференции, ни в сенате, ни среди пьяного разгула, где его внимательно слушали платные шпионы Фридриха: курляндец фон Мирбах, шведский граф Горн, голландец ван Сваарт, сэр Вильяме и жена русского канцлера — Альма Бестужева-Рюмина, урожденная фон Беттингер.

Но трусость Апраксина более всего радовала наследника престола:

— Ты никогда не побьешь друга моего, великого Фридриха!

— Где уж мне, дураку, — охотно вторил ему Апраксин… Елизавета призвала Апраксина ко двору; от флота был зван адмирал Мишуков, который подъехал на колясочке в две костлявые клячи. Совсем не так выехал главнокомандующий, имевший 365 золотых табакерок: на каждый день в году — по разной.

От дома Апраксина до самой Невы устлали дорожку коврами. Дебелые бабы подхватили маршала под локотки и свели его — эту сверкающую бриллиантами тушу! — по мраморным лестницам. На улице выскочили вперед девки, взмахнули узорчатыми платами:

Батюшка — богат, Черевички купил, А жених не тороват, Одарить позабыл…

Сбежался народ поглазеть на этакое невиданное чудо. Калмык нес перед Апраксиным блюдо с медью, и маршал горстями сыпал в толпу звенящие пятаки. У берега качалась тридцативесельная галера, крытая шелками и бархатом. В золотой клетке при виде хозяина павлин распустил свой яркий хвост — закричал отвратно. Бабы усадили маршала на диваны, в корме ставленные, и грянули тулумбасы. Загудели рожки, затрещали ложки. Гребцы в костюмах венецианских дожей вздохнули разом: «О-о-ой!» — и галера рванулась на просторы Невы, в гудение ветра, в пересверк брызг, в сияние солнца.

Шибко шли, весело. Блестели лопасти весел, оправленные в чистое оренбургское серебро. Звенела вода, и пели бабы. За Летним садом развернулась галера и, проскочив под мостами, вошла в Фонтанку. На Литейном берегу, где дымили арсеналы, голые арабы купали слонов, а недалече от слонов паслись мужицкие коровенки. В портомойнях дружно лопотали вальки прачек. Шумели по левую руку леса, а в лесах похаживали разбойнички…