Валентин Пикуль - Богатство

— Пятьдесят девятая статья, — сказал он, — трепаться не любит… Ну что, урки, приуныли? Сейчас трахнем инженера по башке топором и мотаем всем гамузом до Якутска. У меня в кепочке столько, что по гроб жизни мы все обеспечены, и даже на девочек останется…

— Мотай, мотай, — ответил Балабин, снова склоняясь над ручьем. — Пропьешь золотишко с девочками, а потом что делать? Опять по башке топором трахать?

После работы ели у костра кашу со шкварками. Дядя Шура сказал, что надо бы придумать название прииску, который скоро возникнет здесь, оживляя колымскую глухомань.

— Назовем его Нечаянным, никто не придерется.

Воры, громилы и бандиты пустили его подальше: — Какой же нечаянный, ежели все мы вполне сознательно до Колымы докатились? Шарики-то свои перестукай, падла!

И хотя Балабин понимал, что ничего случайного в открытии месторождения не было, он все же вписал на карте новое название — Нечаянный.

Колыма понемногу раскрывала свои богатства… Была уже осень, ранняя и дождливая, геолог заторопил караван в обратную дорогу, чтобы до ледостава поспеть в бухту Нагаева, где стоял одинокий амбар (и где в скором будущем возникнет от этого амбара колымская столица — славный град Магадан!). По утрам заморозки уже трогали инеем землю, когда караван втянулся в речную долину Тенке. Дядя Шура растворил двери зимовья Ипостасьева.

— Идите! — позвал он. — Здесь никого нет… Похоже, что «насяльник» ушел навсегда. Но, подойдя ближе, Балабин увидел привязанные алыки, которые были перегрызены сбежавшими от голода собаками. Пригнувшись, он шагнул в затхлую яму зимовья и сразу же увидел Ипостасьева.

Он сидел за столом, уронив на руки голову, и казалось, что дремлет. Но это был уже не человек — это был лишь прах человека. Подле мертвеца лежали на досках горки самородного золота и кучка позеленевших, давно отстрелянных патронов. Серая плесень, покрывавшая прах, покрывала и доски стола.

— Что с ним? — не сразу сообразил дядя Шура.

— Просто умер. Умер от старости…

Но возле лавки, готовый к бою, стоял неразлучный «бюксфлинт». Балабин открыл его замки — все три ствола были заряжены, чтобы выстрелить немедленно. Балабин переводил взгляд с оскала мертвеца на горки золота, рассыпанные перед ним, и был оглушен мучительным вопросом: «Если он хотел жить, то когда же он собирался начать эту жизнь?..»

Уголовники нехотя вырыли яму, опустили в нее Ипостасьева. Балабин поднял над собою старое ружье. Ему крикнули:

— Ой, лучше не стреляй — разорвет эту заразу!.. Уголовники опасливо отбежали подальше, от могилы. Балабин нажал спуск первого ствола — выстрел, второй ствол — выстрел, потом ударил в небо оглушительной картечью. Настала вязкая, гнетущая тишина.

Помедлив, геолог швырнул «бюксфлинт» в могилу.

— Зарывайте, — сказал и отошел…

Он велел каравану следовать дальше, а сам нарочно отстал от него, чтобы подумать. Чтобы подумать о судьбе человека, который бесследно растворился в этих просторах, в трепете зябнущих осин, в загадочной путанице звериных троп…

«Кто он? И зачем жил?»

А сколько еще было на Руси таких, одиноких и проклятых, которые ушли в глубокую тень, почти не коснувшись радостей жизни. И на угрюмых берегах оставили после себя черенки лопат, ржавые кайла да самодельные лотки, в которых изредка им сверкали крупицы призрачного богатства…

Балабина невольно охватила жуть.

Чего искали они, эти люди, отчаявшиеся в зверином одиночестве? Неужели только удачи? Неужели только удачи — мгновенной и ослепительной, как ночной выстрел в лицо?

Балабин стал нагонять караван, уходивший в яркий круг колымского солнца, клонившегося над замерзающим лесом.

Что-то осталось навеки недосказанным.

Знать бы нам — что?

Вожак, который оборачивается назад, особенно ценится среди каюров. При неизбежных и частых падениях с нарт, которые могут кончиться трагически, вожак, заметив отсутствие хозяина, сам разворачивает упряжку назад и возвращается за человеком, спасая его таким образом от верной гибели. (Здесь и далее примечания автора.)

Миллионка — район в старом Владивостоке, нечто вроде Хитрова рынка в дореволюционной Москве; в кварталах Миллионной улицы располагались притоны, трактиры и опиокурильни, там обитали гопники, воры и проститутки, скрывались беглые каторжники. Миллионка была уничтожена в конце 1920-х годов.

В. Л. Серошевский (1858-1945) — известный ученый-этнограф; знаток якутского быта, член Русского географического общества; после революции оказался в лагере Пилсудского. Его интересные книги печатались в дореволюционной России и в СССР.