Валентин Пикуль - Богатство

— Такие хорошие и веселые ребята!

— Да, веселые и хорошие, они на кораблях Балтийского флота стали заводилами в революционных бунтах…

Рулевой молча колдовал над компасом.

Соломин редко укачивался, но сейчас качка измотала его до изнеможения. А капитан оказался прав: поздно вечером 1 ноября «Сунгари» стал подходить к Владивостоку. Город был еще слишком далек, а горизонт уже окрасился чем-то багровым.

— Что случилось там? — встревожился Соломин.

— Не пойму, — отозвался капитан.

За островом Аскольд панорама города еще не открылась, но зато стало ясно: Владивосток горит… да, горит.

На мостике четырежды звякнул телеграф. По стрелке указателя скоростей Соломин заметил, что капитан со «среднего» переставил машины на «малый». Звяк-звяк— «самый малый».

— Зачем вы уменьшаете ход?

— Здесь много японских мин. Командир порта обещал к нашему подходу выслать тральщик, но тральщика не видать…

Спустили катер для штурмана, капитан поручил ему дать в порт заявку на траление форватера и на забор пресной воды. Возвращения штурмана ожидали очень долго.

Над Владивостоком разгорелось огненное зарево.

Рядом с Соломиным вдруг оказался Неякин.

— Горит? — присмотрелся он.

— Как видите.

— А зачем горит?

— Черт его знает… Может, пожар?

Малыми оборотами винта капитан продвинул «Сунгари» чуть поближе к городу. Скоро вернулся катер, штурман сообщил:

— Воды нет, тральщика не будет, а в городе революция…

Сбивчиво он рассказал, что вчера восстали матросы 2-го Сибирского флотского экипажа, устроили на базаре митинг, к ним примкнули солдаты Хабаровского полка в десять тысяч штыков; к матросам и солдатам сразу присоединились рабочие.

— В городе страшные пожары, — доложил штурман. — В порту говорят, что вчера были зажжены магазины иностранных торговых фирм, в первую очередь Кунст и Альберс, уже сгорели Морское собрание офицеров и военно-морской суд…

Неякин снова возник из тьмы.

— Ежели это революция, — нашептал он Соломину, — так я господу-то богу ба-альшущую свечку поставлю. Во такую!

Андрей Петрович удивился — с чего бы такая радость по случаю революции именно у Неякина? Но чиновник до конца объяснил свою мысль с обычным для него цинизмом:

— Теперь судьям будет не до меня. Сейчас такой карась в их сети попрет, что только держись… До меня ли им тут, когда только успевай революционеров вешать.

Соломин с горечью подумал: «А ведь он прав… опять выкрутится, снова уйдет от правосудия». Андрей Петрович поднялся на мостик и сказал капитану, что должен быть в городе.

— Потерпите, — отвечал тот, наблюдая за пожарами Владивостока. — У меня спит подвахта, через сорок минут я ее разбужу и подам шлюпку под тали… Но вы прежде подумайте, стоит ли вам появляться в городе? У вас где квартира?

— Я хабаровский, — ответил Соломин.

Линзы капитанского бинокля ярко вспыхнули, отражая в своей глубине огненные вихри владивостокской революции.

— А я местный. Мой дом, слава богу, целехонек. Я даже вижу занавески на окнах…

Через сорок минут, как и обещал капитан, заспанная подвахта спустила шлюпку. Соломин спрыгнул на шаткое днище вельбота и снизу крикнул Неякину, что бы ждал его на борту.

Не вздумайте скрыться — поймаю, хуже будет! Весла откинулись назад и дружно рванули воду, пронизанную отсветами далеких пожаров. Бурля, вода расступалась перед мускульной силой — гребцов. Владивосток приближался…

Шлюпка причалила к пристани напротив сквера Невельского. Матросы разом согнулись в дугу над веслами и положили разгоряченные лбы на залитые свинцом вальки — они отдыхали (переход от активной отдачи энергии к полному покою был слишком резок). Сидевший на руле боцман спросил Соломина:

— Пойдете или… боитесь?

— Пойду, — решил Соломин.

Революция вошла в его память (и навсегда закрепилась в ней) не пожарами по обеим сторонам Светланской — революция запечатлелась в сознании Соломина видом шагающего оркестра.

Это был сводный оркестр Тихоокеанского флота, который и шествовал по Светланской, маршируя точно посередине центральной улицы Владивостока.

Еще никогда музыка не вызывала в душе Соломина таких острых ощущений, как в этот день 1 ноября 1905 года, когда мимо него прогромыхал марш дальневосточной революции.

Это было страшно! Но это было и прекрасно! Из окон горящих зданий, как из брандспойтов, выбрасывало лиловые факелы огня, крутились в небе искристые головни, метеорами проносило в черноте яркие снопы искр. Но казалось, что музыканты не видят ничего — они шли напролом через пламя, увлекаемые разгневанной «Марсельезой».