Фриц Маутнер: Ксантиппа

После смерти своего знаменитого супруга Аспазия провела положенные шесть месяцев траура в полном уединении в доме, где умер великий Перикл. Окруженная лишь свитками и нотами, коротала время прекрасная Аспазия, но вот полугодовой срок миновал и она, удовлетворив требования приличий, готовилась снова появиться в свете. Хотя лишь немногие афинские богачи-подагрики помнили ее бурную молодость, однако она настолько сохранила свою красоту, что все добропорядочные женщины Афин питали к ней непримиримую ненависть.

Мужчины, напротив, держались иного мнения. К чести Аспазии надо сказать, что к ней благоволила не одна золотая молодежь, но и вышеупомянутые богатенькие старцы. При взгляде на пленительную вдовушку, они тотчас же забывали свою болезнь. Со времени вдовства, у Аспазии не было недостатка в женихах.

В числе прочих искателей ее руки был и один скульптор. Звали его Сократом. Всему свету, кроме самого Сократа, было известно, что Аспазия смеется над его любовью и терпит этого поклонника, давно перешагнувшего юношеский возраст, только ради его остроумной веселости. Этот человек обладал каким-то неодолимым очарованием; все невольно подчинялись ему, часто негодуя и возмущаясь против такого подчинения. Пока он был рядом, присутствующие платили мудрецу дань почтения, но стоило Сократу показать спину, как его поднимали на смех, потешаясь над неказистой внешностью и чудачествами бедного скульптора.

В сорок лет Сократ облысел; только на затылке у него вились длинные темно-каштановые кудри. Очень низкий ростом и уже с порядочным брюшком, он не ходил, а как бы приплясывал на своих поджарых ногах с необыкновенно длинными ступнями. Большие блестящие глаза Сократа имели неприятное свойство выпучиваться в минуты волнения; это портило красоту его благородного лба; маленький вздернутый нос почти исчезал между толстыми щеками, а широкий рот и толстые губы довершали безобразие чудака. Аспазия держала у себя прехорошенькую служанку, в Афинах про нее ходил слух, что она перецеловалась со всеми горожанами, достигшими юношеского возраста; один безобразный скульптор не удостоился такой чести.

И вот однажды Сократ явился к Аспазии. Стоял удушливо жаркий день. Усевшись возле хозяйки, гость сначала погрузился в созерцание своих довольно неопрятных ногтей, а потом сложил руки на толстом брюшке и сказал:

— Вам уже давно известно, что я в вас влюблен. Положим, с моей стороны это очень неблагоразумно, но любовь и благоразумие — два таких понятия, которых и самому Гомеру не удалось бы сочетать в гекзаметре. Однажды мне пришло в голову сделать статую прелестной Афродиты в тот момент, когда она дает пощечину мудрости в образе Афины-Паллады. Однако вернемся к делу: итак я влюблен. Конечно, я пришел сюда не за тем, чтобы сделать любовное признание, потому что, во-первых, это вас не касается, а, во-вторых, мои чувства вам давно известны; но я, намерен на вас жениться, а это вы уж непременно должны узнать. Я долго размышлял над самим понятием брак и пришел к тому заключению, что супружество в том виде, как оно существует у нас, крайне тягостно и стеснительно для обеих сторон; по-моему, оно противно природе средних людей, к которым я причисляю и себя. Поэтому брак с молоденькой, неиспорченной девушкой, легкомысленно решившейся отдать мне свою руку, был бы для меня великим бедствием. Между тем вы уже успели пережить годы юношеских самообольщений: В обществе знатных друзей, художников и царственных особ, вы познакомились со всеми радостями жизни и теперь наслаждаетесь спокойным существованием вполне удовлетворенного человека. Во время болезни моего друга Перикла, вы показали себя терпеливой сиделкой. Но самое главное то, что с вами можно перекинуться разумным словом. Сопоставив все это, я подумал: почему бы мне на вас не жениться?.. Вам, пожалуй, кажется странным, что я так колеблюсь принять решение, подсказанное только одной любовью. В сущности я хочу убедить более самого себя, чем вас, в благоразумии задуманного шага и сильно побаиваюсь, не ослепляет ли меня в данном случае моя страсть. Ведь она, порой, наталкивает на ложные выводы. Но дело в том, что я становлюсь нормальным человеком только рядом с вами и бываю печален, глуп, нездоров, когда вас нет. Итак, сделайте меня веселым, мудрым и здоровым: будьте моей женой!

Стоило послушать, как дрожал голос мудреца во время его убедительной речи, чтобы понять, почему Аспазия не прервала этого признания в любви.