Фриц Маутнер: Ксантиппа

Хозяйка сидела у стола, перед ней лежал свиток. Она была в сильном волнении. Когда школьный учитель приблизился к ней, хромушка вскочила, точно застигнутый врасплох воришка, готовый обратиться в бегство. Между тем учитель спокойно сказал:

— Любезная соседка, двое господ, которых вы заставляете дожидаться у своих дверей, люди очень знаменитые в столице, как по своим личным заслугам, так и по тому, что они были учениками великого Сократа.

Он не заметил, как при его словах, по телу хромушки пробежала нервная дрожь, а ее глаза подернулись влагой и засияли.

— Этот Сократ, — продолжал учитель, — вероятно, был преопасный человек, потому что начальство не может ошибаться. Между тем один из столичных господ — его зовут Платоном и он почти также знаменит во всем мире, как и его наставник, — считает казненного философа чуть ли не святым. Поэтому вам следует пустить к себе незнакомцев; покажите им свой свиток и они купят его у вас за хорошую цену.

Женщина не отвечала ничего. Ее глаза были жадно устремлены на дверь, за которой ожидали ученики Сократа.

Но вдруг у нее вырвался вопль отчаяния и горькой насмешки. Схватив свиток, швырнула его в огонь. В первый момент пламя грозило потухнуть; потом оно поднялось среди облака разлетевшегося пепла и ярко вспыхнуло. Удушливый дым наполнил комнату.

Учитель невольно вскрикнул. На этот крик и женский вопль вбежал Лампроклес. Незнакомцы хотели войти вслед за ним, но, прежде чем они переступили порог, их встретил такой поток отборной ругани, что учитель, вне себя, выскочил вон и удержал знатных гостей, прося их удалиться. Старуха очевидно сошла с ума.

В ту же ночь, в деревенской школе вспыхнул пожар.

Хромушка приплелась на пожар вместе с другими. Впрочем, она стояла, сложа руки, пока Лампроклес и его товарищи спасали из огня хоть что-нибудь. Огонь охватил только одни стропила, а классная комната, потолок которой подпирал посредине толстый деревянный столб, оставалась невредимой. Семейство учителя плакало над своей бедой.

Но вдруг направление ветра переменилось.

Крыша дома запылала ярче и, из нее вылетел целый сноп ослепительно сверкнувших искр, направляясь прямо к тому месту, где поставил свои скирды зять деревенского старосты, отец молодой девушки, которую любил Лампроклес.

В толпе поднялся крик.

Опытный крестьянин подал разумный совет. Если свалить деревянный столб в классной комнате, весь верхний этаж немедленно рухнет и безопасно догорит посреди уцелевших наружных стен строения.

Тотчас были принесены крепкие веревки. Самые смелые парни пробрались в горевшее здание, мужчины принялись, что было силы, тянуть за веревку, но столб не поддавался.

Тогда зять деревенского старосты бросил оземь свой топор и воскликнул:

— Я не мот и не расточитель, но кто подрубит этот проклятый столб, тот может взять себе в награду и мой топор, и еще что угодно в придачу.

Глубокое молчание было ему ответом. Среди зловещей тишины слышался только треск огня и шум ветра, гнавшего на деревню снопы багровых искр. Вдруг из толпы вышла хромушка. Она бросила на крестьянина красноречивый взгляд, схватила топор и направилась к пожарищу.

Во многих местах потолка показались уже струйки дыма. Подойдя к самому столбу, она попробовала крепость веревок и подняла обеими руками топор. По ее знаку, мужчины опять налегли на веревки что было силы. Тут хромушка ударила со всего размаху тяжелым топором по дереву.

Страшно было смотреть, как эта высокая женщина с развевавшимися седыми волосами поднимала свои мускулистые руки, и как после каждого оглушительного удара топором, с потолка выскакивали тысячи искр, осыпая ее с головы до ног огненным дождем.

С неистовым грохотом рухнула крыша; громадный столб огненных искр взлетел кверху. Старуха лежала на пороге. Одежда на ней пылала.

Сотни рук дружно выхватили ее из огня.

Все тело несчастной было покрыто ожогами; хромая нога раздроблена. Ее отнесли домой.

На следующие сутки около полуночи она почувствовала, что наступает ее конец. Умирающей овладела мучительная тревога. Она положила свою руку, израненную ожогами, на руку сына и произнесла жалобным тоном, каким говорят только дети:

— Я трудилась для тебя, мой сын, и теперь спокойна за твою будущность, но я лишила тебя памяти о твоем отце… Он был лучший из людей. Не подражай ему: не будь так добр, будь лучше счастлив!