Всеволод Крестовский - Деды

Тут в сжатых, но резких выражениях исчислил Суворов все происки и козни против него, все гнусные интриги венского кабинета, в доказательство коварной политики Тугута приводил старания его удалить русских из Италии и преждевременное выступление эрцгерцога Карла из Швейцарии, имевшее неизбежным последствием поражение Римского-Корсакова. Наконец, и бедственное положение своей армии фельдмаршал приписывал вине все тех же австрийцев. "Если бы не потеряны были пять дней в Таверне, – говорил он, – то случившиеся несчастия были бы предупреждены и Массене не удалось бы одержать побед, подготовленных для него коварной политикой нашего союзника". Чем далее говорил Суворов, тем больше приходил он в воодушевление, тем сильнее выражалось взволнованное состояние души его. Поступки австрийского кабинета называл он прямо вероломством и предательством. Далее, сравнивая положение свое в Муттенской долине с положением Петра I на Пруте [408], он находил одно и другое следствием измены союзников, с той разницей, что «Петру Великому изменил мелкий человек, ничтожный владетель… Грек!.. А государю императору Павлу Петровичу… изменил… Кто же?! Верный союзник России!.. Это не измена… Это явное предательство, чистое… без глупости… разумное, рассчитанное!..».

Излив таким образом негодование свое на Австрию, фельдмаршал перешел к очерку настоящего положения своей армии.

– Теперь мы среди гор, – говорил он, – окружены неприятелем, превосходным в силах. Что предпринять нам? Идти назад – постыдно!.. Никогда еще не отступал я!.. Идти вперед к Швицу – невозможно: у Массены свыше шестидесяти тысяч; у нас же нет и двадцати. К тому же мы без провианта, без патронов, без артиллерии. Помощи нам ждать не от кого… Мы на краю гибели!

Произнося эти тяжкие слова, Суворов едва мог сдерживать порыв своего негодования, горести и волнения. Он был убит, растерзан, скорбь его отзывалась во всех присутствовавших. У каждого сжималось сердце.

– Теперь, – прибавил Суворов, – одна надежда на всемогущего Бога, другая – на высочайшее самоотвержение войск… Мы русские!.. С нами Бог!..

Словно искра электрическая пробежала при этих словах во всех слушавших. Заметив это действие, старик оживился.

– Спасите честь России и государя! Спасите сына нашего императора! – восторженно воскликнул он и с этими словами упал в слезах к ногам великого князя.

Никто не ожидал этой сцены; все были поражены. Константин Павлович, рыдая сам, бросился поднимать старика, обнимал его, целовал… Все окружавшие чувствовали неизъяснимое волнение. Семидесятилетний полководец, испытанный в тысяче опасностей, непреклонный до упрямства, всегда изумлявший своей железной силой воли, теперь плакал от горя… До сей минуты никто еще никогда и нигде не видал Суворова плачущим.

Когда все несколько успокоились, генерал Дерфельден заговорил первый от лица всех русских начальников. Он ручался фельдмаршалу за неизменную храбрость и полное самоотвержение войска, готового идти безропотно, куда бы ни повел его великий полководец.

Выслушав Дерфельдена, Суворов вдруг поднял поникшую голову, открыл зажмуренные глаза и заговорил с оживлением:

– Надеюсь!.. Рад!.. Помилуй бог!.. Спасибо!.. Мы – русские! С помощью Божией мы всё одолеем! Разобьем врага!.. И победа над ним!.. Победа над коварством!.. Будет победа!

Эти слова, произнесенные как бы с пророческой уверенностью, возвратили всем твердую бодрость духа. Началось совещание. Вопрос был в том, куда пробиваться: к Швицу или к Гларису [409]? Основательные соображения, высказанные великим князем, заставили согласиться Суворова и всех присутствующих на движение к сему последнему пункту. Решено было выступать завтра же (19-го), а генералу Ауфенбергу с его австрийским отрядом двинуться немедленно и сбить неприятеля с горы Брагель. Корпус Розенберга должен был оставаться в Муттенской долине и до тех пор прикрывать ее со стороны Швица, пока все вьючные не переберутся за Брагель.

По окончании военного совета все присутствовавшие начальники разошлись к своим войскам и объявили им о предстоящем бое с неприятелем.

– Только, чур, ребята, береги патрон! – предостерегали они людей. – Патронов у нас почти уже ничего не осталось.

– И не надо! На что их? – возражали солдаты. – Мы, ваши превосходительствы, и без патронов-то еще вольготнее; по крайности, решать скорее станем, на штыках доймем его!.. Это уж без сумления!

Несчастные события с Корсаковым и Готце были уже известны в русском лагере. Солдаты знали, в какой опасности находятся все они в эту минуту, и по-своему толковали об измене союзников, о бароне Тугуте, бранили австрияка и осыпали ауфенберговский отряд своими насмешками.