Виктор Ахинько - Нестор Махно

Это случилось, когда остатки отряда задержались на развилке глухой лесной дороги. Нестор Иванович, перебинтованный до глаз, лежал на рессорной бричке. В последнем бою пуля зацепила шею и прошила правую щеку. Галина сидела рядом с мужем, нежно гладила его руку и приложила к своему животу. Раненый не шевелился, потом широко открыл глаза, веки дрогнули, и жена увидела слезу, что скользнула к бинтам.

— Спа… си… бо, — еле прошептал он.

— Да, батько, я беременна, — тихо подтвердила Галина. — Чуешь? Оно там. Наше!

Нестор давно ждал этого. Жена, единственная, впервые ТАК назвала его — батько. Не в старом народном смысле — уважаемый и мудрый, а в прямом — отец. У него будет наследник! Теперь можно и уйти. Вот оно, мягкое и теплое, шевелится во чреве. Прав был дед Панас-ведун. Зародилось!

К ним верхом подъехал Зиньковский.

— Куда же дальше? — спросил довольно грубо. — Налево, говорят, румынская граница.

Махно поднял руку и опустил. Лев понял это как знак согласия и повел повстанцев налево, по узкой лесной дороге. После дождя пахло корьем, грибами, полынной горечью.

Галичина осталась далеко в стороне. О ней нечего было уже и мечтать. Отряд дни и ночи остервенело преследовала седьмая кавалерийская дивизия. Вчера еле оторвались от нее.

Нестор Иванович поглядывал на густые, темные кроны дубов, грабов, что угрюмо нависали над дорогой. Голова его лежала на мягкой подушке и покачивалась, как бы вторя сожалению, что не унималось в сердце. Вот пал и последний из его боевых вожаков — Петр Петренко. Мировую войну выстрадал, всю гражданскую, никогда не прятался за чужую спину. Казалось, уж он-то… Зарублен веселый матрос с крейсера «Князь Потемкин Таврический» — мятежный Дерменжи. Как же он плясал «Яблочко»! А песня какая была!

Красная пуля не пощадила и неистовую Феню Гаенко. «Прощай, подруга», — только и успела сказать ей Галина.

«Сколько полегло? — думал Махно. — Кто ж остался на Украине? За что? За волю? Где она? Или мы, хохлы, правда, бесталанны и прокляты от веку?»

Хорошо еще, что Батько не слышал о страшной кончине последнего начальника штаба Якова Тарановского. А то вспомнил бы напоследок о мучениях священника со станции Орехово, паровозную топку и адский дым за трубой. Вспомнил бы и мрачное пророчество деда Панаса: «Не ты, малый, ответишь за всё — другие! Ох, невеселая им светит звезда».

Неделю тому повстанцы заняли богатые хутора и, несмотря на протесты селян, поменяли уставших лошадей. А тут вихрем налетела седьмая дивизия. Поднялась паника. Тарановский не успел выскочить из хаты, которую окружили разъяренные хуторяне. Яков долго отстреливался, но, когда кончились патроны, был схвачен теми же, ради свободы кого воевал. Его связали и бросили… в костер. Об этом, может, не осталось бы и памяти, но обуглившийся труп нашли красные конники и… захоронили его.

Махновцы остановились на возвышенности в дубовом лесу. Вдали, за редкой зеленью, синела река Днестр. Переплыть ее не составляло большого труда. Но как быть с Батькой? Ноги же изранены, щека разорвана. И примут ли румыны каких-то партизан?

— Что скажешь? — спросил проводника лысый, устрашающе дебелый Лев Зиньковский. Он теперь был за всех командиров.

— На этом берегу, вон там, село Бурсук. Есть лодки. Та й погранична застава.

— А подальше?

— Верстах в семи отсюда Каменка с войсками, — отвечал проводник, сухой и черный, похоже, из цыган.

— Румыны как, зверствуют? — еще поинтересовался Лев.

— Не-е, контрабанду ловят. А кто так, не-е.

Ступая по блестевшим желудям, Зиньковский подошел к тачанке, где лежал Махно, объяснил положение, предложил:

— Давай, Батько, разделимся. Кто с нами на ту сторону, остаются тут. Другие хай бегут на Каменку и ударят, чтоб отвлечь пограничников. Как закипит, возьмем заставу и…

Нестор Иванович махнул рукой в знак согласия. Они разделились в последний раз. На прощанье обнимались, плакали, облепили тачанку Батьки. По его бинтам тоже текли слезы.

— Мы будем ждать!

— Подлечись и сюда!

— Вертайся скорей! — говорили повстанцы, хотя каждый чувствовал с горечью, что их вольница и с ней мятежная молодость кончились навсегда. Разлетятся сейчас по миру, а он велик, и ты в нем меньше маковой росинки.

— Прости, Нестор. Не поминай… лихом, — прерывающимся голосом сказал Пантелей Каретник — единственный из тех, кто начинал вместе с Махно борьбу за свободу Украины летом восемнадцатого года. Правда, где-то еще таился АлексейЧ убенко.