Виктор Ахинько - Нестор Махно

Ночью снялись. Оставаться нельзя было. Карателям, конечно, сообщили, где находятся повстанцы, и сюда торопились чекисты, интернациональные полки, бронепоезда. Батько повел своих к Гуляй-Полю, и в одном из сел Галина увидела удручающую сцену. Хлопцы просили фураж у крестьян. Те разводили руками:

— Нэма ничого. Всэ ж забралы. Всэ!

Тут столько войск прокатилось туда-сюда. Но Нестор услышал и возмутился:

— Вы кому брэшэтэ? Спасителям!

— Та дэ ж його взять, Батько? — сокрушались мужики. — У нас, шо, прорва?

— Пускайте пыль в глаза продагенту, дядькы, а не мне, селянину. Есть у вас фураж! Но мало. Так и говорите, что последнее — жалко.

— Голод же будэ, Нэсторэ Ивановичу, — упорствовали мужики.

— А комиссар вам лучше? — вскипел Махно. — Торгуетесь, покупая волю. Своя шкура дороже, да? Сдерут же ее со всей Украины вместе с последней шерстью. Запляшете еще, холуи голопузые, да поздно будет!

Скрепя сердце, дядькы покормили лошадей, и повстанцы отправились дальше. В следующем селе, где заночевали, опять спрятали клад. Галина видела его: золотые монеты, дневник Батьки, карта военных Действий и бывший договор с Советской властью. Оставлялось все это, наверно, для потомства (Прим. ред. — До сих пор не найдено).

— Феня очень просит отдохнуть. Нам с ней, — заметила Галина в пути. Муж пристально посмотрел на нее из-под воспаленных век, вздохнул, взял за колено.

— Потерпите, голубки. Найдем тихий угол. Вы же для меня… — он не находил слов.

— А ты, Нэстор, шукай долю там, — жена махнула рукой на запад.

— В Галичине, что ли?

— Можэ, й там. Подумай…

Этот разговор они продолжили, когда укладывались спать. Накануне Брова и Маслаков уговорили-таки Батьку вручить им мандат на организацию Кавказской армии. Бумагу отпечатали, приляпали печать и разошлись по хатам. Только Нестор с Галиной забрались под одеяло, как затрещали выстрелы. Это в который раз налетел третий конный корпус. Бой кипел уже на улице, когда Махно со своими вырвался в поле. Оказалось, что казаки ушли раньше, а с ними — отряд Пархоменко и разведчики Кочубея. Армия распалась, и к Азовскому морю, в Ново-Спасовку, с Батькой прискакали сто человек. Раненый Трофим Вдовыченко попросил:

— Извините, хлопцы, но я… всё. Кранты! Подлечусь где-нибудь в хуторе.

— А не опасно? — забеспокоился Нестор, думая о Галине с Феней.

— Что? Сам леший не найдет! — отвечал Трофим.

— Тогда забери с собой и девчат, — предложил Махно. — Жаль мне их. Замучились голубки.

— Кого, кого, а дам — пожалуйста! — Вдовыченко, несмотря на боль, лихо подкрутил усы. Ни он, ни другие не предполагали, что видятся с ним в последний раз. Галина обняла мужа и разрыдалась.

— Чего ты? — сказал Батько. Левую щеку его тронул нервный тик. — Я ж заклятый. Скоро вернусь, и в чемодане всё есть. Бери.

Галина сквозь слезы разглядела, как замелькали на февральском снегу напряженно-кривые задние ноги коней и вскоре отряд скрылся за околицей. «Отак и моя доля», — подумалось.

Тут проявилась стихия мелкобуржуазная, анархическая… Эта контрреволюция, несомненно, более опасна, чем Деникин, Юденич и Колчак вместе взятые.

В. Ленин. Из доклада на X съезде РКП(б).

В то самое время, когда вождь произносил эти слова, над «колыбелью революции» — Кронштадтом кружили аэропланы и сбрасывали бомбы. Они рвались на улицах, в гавани, на льду, вздымая фонтаны воды. А дальше по заливу темнели цепи отступающих красноармейцев, пятна павших. По ним злорадно били крепостные, корабельные орудия, пулеметы.

Старший писарь линкора «Петропавловск» Степан Петриченко, высокий, взъерошенный и худой, тот самый, что летом встречался на Полтавщине с Петром Аршиновым, стоял у распахнутого окна железобетонного форта и с горечью смотрел на ледяную равнину. Час назад он водил по ней братишек в атаку. Красноармейцы, те же рабочие и крестьяне, особенно не упорствовали.

— Что же вы, суки! — кричали им кронштадцы. — На кого прёте? На своих же!

И около двухсот наступающих, в основном бывшие махновцы, сдались в плен. Другие побежали назад, к Ораниенбауму.

Эта бойня угнетала Степана. Он знал, что крепость никто и никогда не мог взять. Выстоит она и сейчас. «Зачем же губят народ? — думалось. — Вот оно, зверское мурло комиссародержавия! Загребли власть нашими руками, а теперь даже поговорить не желают эти Ленины с Калиниными».

Неделю тому председатель ВЦИКа приехал сюда, чтобы узнать обстановку и выступить перед забродившей массой. На Якорную площадь пришли с оркестрами, песнями матросы линейных кораблей, слесари судоремонтных мастерских, докеры, солдаты гарнизона — более десяти тысяч. Они были призваны сюда из центральной России, Урала, Сибири, Украины и знали, что всюду голод, непосильная разверстка. На вмерзших в лед кораблях холодно и паёк — пшик. В Питере бастуют работяги, а на околицах заградотряды отбирают любую еду. Зачем все это творится? На площади ждали с надеждой, что ответит Калинин Михаил Иваныч, хоть что пообещает.