Ёжи Журек - Казанова

— Я хочу увидеться с консулом, — отчеканил Джакомо. Необходимо твердо держаться одной линии, иначе они задурят ему голову недомолвками и своей дьявольской казуистикой.

Куц уже овладел собой.

— А впрочем, почему бы и нет, — сказал он с усмешкой, заранее уверенный в ошеломительном впечатлении, которое произведут его слова. — Предположим, он перед тобой.

Джакомо отвел глаза. Паяц. Не заслуживает, чтоб на него смотрели.

— Что, думаешь, невозможно? Очень даже возможно. Мир не стоит на месте. Представь на минутку: в один прекрасный день ваша гордая, но, увы, довольно маленькая страна с Божьей и людской помощью становится нашей. Ведь и не такое можно вообразить, верно? И тогда… кто знает? Может, я заслужу звание консула. Твоего консула. А если это уже произошло? Много ли мы, запертые в четырех стенах, знаем о том, что творится на свете? Надеюсь, ты понимаешь, что тогда я буду вынужден относиться к тебе менее снисходительно? Побег из нашей тюрьмы…

— Попрошу так не шутить.

— Коли страна наша, то и ты наш, и тюрьмы, и даже преступления. То есть преступления, конечно, ваши. Но суды наши. Логично, а?

Молчать, не отвечать, не давать повода для торжества. Но именно это оказалось Казанове не под силу. Хватило нескольких недель вынужденного уединения, чтобы он превратился в болтуна.

— В цивилизованном мире ни один закон не имеет обратной силы.

Куцу только это и нужно было. Встав, он прошелся взад-вперед, еще раз оценивающе оглядел Казанову.

— Вот, вот — ваш цивилизованный мир. Римские прописные истины, высокие понятия о чести, о моральных ценностях, вся эта трепотня о правах человека. Чешете без умолку языком — да у вас яйца от этого отвалились. Ну, может, про тебя такого не скажешь. Человек, отдельно взятый человек, — ничто, нуль, мусор. Палец, которым в лучшем случае можно поковырять в носу. А если правильно сложить пять пальцев… видишь, что получается?

Он сунул, под нос Казанове кулак.

— Кулак, вот что! В кулак надо людишек! Всех до единого! Тогда можно говорить о настоящей цивилизации. Тут только сила нужна, а не римские истины. А как ты, собственно, убежал?

Казанова вздрогнул, сам не зная от чего — то ли от холода, то ли от страха. В вопросе таилась какая-то подковырка — что им до событий десятилетней давности? Ни молчать, ни говорить не хотелось, и он, кашлянув, пробормотал:

— Из Дворца дожей? По крыше.

Куц еще сильнее сжал пальцы. Кулак налился кровью, но капитан его не убирал.

— Громче. Здесь не исповедальня, а я не поп.

Сил держать фасон уже не осталось. Джакомо чувствовал, что вот-вот сломается. Как десять лет назад в Венеции, когда едва не обезумел от одиночества. Но тогда он убежал, а сейчас?

— Господа, чего вы от меня хотите?

Лицо Куца было непроницаемо.

— Ты что, оглох? Рассказывай, как убежал из тюрьмы.

Жандармы уехали, побросав на крестьянский воз тела убитых и забрав с собой связанного мужчину в кожаной куртке. Один Казанова проводил их взглядом — остальные, крадучись, поспешили вернуться в корчму. Купцы снова принялись пить и есть, подбадривая себя громкими возгласами. Джакомо о еде и думать не мог. Поднявшись в комнату, он с облегчением закрыл за собою дверь. Теперь, пообещал себе, до утра никакая сила его отсюда не вытащит. Зря он не поверил своему предчувствию: не следовало спускаться вниз, можно было подождать в постели, пока утихнет пальба.

Хотя… Труп, обнаруженный именно наверху, в коридоре, — убитый, вероятно, случайной пулей глупый юнец, тащившийся за ним от самого Петербурга, молчаливый шпик, замертво упавший возле собственной двери, которую неосмотрительно приоткрыл, подстрекаемый скорее всего любопытством, — доказывал как раз обратное. Он-то уцелел, хотя и пережил все это: стрельбу, смерть попытавшихся убежать мужчин, издевательства над остальными, страх за себя и за странного паренька, сейчас, возможно, прячущегося где-нибудь в капустном поле.

Надо было помочь этим людям (или даже спасти?), сославшись на полковника Астафьева, — пускай бы у него от одного воспоминания о полковнике и этом кошмарном капитане Куце разболелись голова и живот… Что ж, видно, так должно было быть. Его жизни суждено оборваться в другой раз и — смилуйся, Господи! — в другом месте. Только не здесь, не здесь.

Но что же все-таки произошло? Чего хотели эти несчастные, которых российские жандармы преследуют в их собственной стране? На бандитов они не походили. Впрочем, как знать… Разве он, к примеру, похож на шпиона? А эти немецкие купцы? Черт знает, кто они на самом деле.