Эфраим Баух - Ницше и нимфы

Разум теряется, подозревая, что разгадка проста, но недостижима и непостижима. Это не оставляющее душу побуждение подобно изначальному пробуждению мира, начало которого не раскрываемо. Потому смешным кажется стремление человеческого разума — определить «конец дней», «прекращение течения времени». Это подобно загадке и тайне Вечно Женственного, которое, кажется, из Ничто породило жизнь.

Аристид был изгнан, когда люди устали называть его «праведником». Люди ослепляют себя человеческой логикой, когда ищут оправдания себе за счет вечной Женщины — загадки всех времен.

Тяга к порядочности и приличию — иллюзия. Это просто фантазия, которому верят редкие женщины. Их непорочность — это достижение мужчины — победа обмана над женской природой.

Было бы дано мне второе детство, кажется мне, я бы предпочел публичный дом праведному и ханжескому дому, в котором рос.

Облик женщины, если бы я еще случайно был в нее влюблен, предстает передо мной как из рук вон выходящее явление. Конечно, это я из рук вон выходящий. Как последователь Диониса, я беспутен, хотя никогда не был распутным. Я человек богемы, не берущий в рот ни капли спиртного.

Я подвержен мировому головокружению, но в то же время, в силах обнять женщину за талию и пойти с ней танцевать.

Смеялись надо мной, когда в своей книге «По ту сторону добра и зла» я сказал, что нам надо относиться к женщине, как к имуществу, как это принято на Востоке. Элизабет лишь хмыкнула, прочитав эти мои слова, ибо она-то знает горькую правду: женщины это единственное частное имущество, пользующееся неограниченной властью над мужьями, как производственные машины в наше время весьма человечны и пользуются кожаными ремнями, чтобы хлестать по «рукам» до потери сознания. Так и женщина, чудище Франкенштейна, созданное из кладбищенского праха, преследует мужчину до конца.

Моя рекомендация — обращаться жестоко с женщинами — смехотворна, как рекомендация мыши по имени Ницше в совете мышей — вести себя жестко с диктатором-котом, хотя и подкреплено притчами Соломона.

Как я сказал в «Заратустре», женщины не способны на дружбу. Они все еще существуют на ступени котов и птиц. В лучшем своем выражении они могут дойти до степени фруктов, хотя я не согласен с Шопенгауэром, что эрогенные зоны у женщины, как грудь, отличаются животной красотой, а не являются ловушками, которые выставила природа, чтобы охотиться за мужчиной через его страсть к совокуплению.

Когда-то я сказал, что хотел бы жить в Афинах Перикла или во Флоренции Медичи, ибо это были два золотых века, в которых женщины считались произведениями искусства, а не кандидатами в мастерские ремесленников или места по изготовлению квашеных овощей.

Аспазия в моих глазах — идеальная женщина, отличающаяся знанием искусств вдоль и поперек, мудростью и умением любить. И какое-то время верил в то, что Лу является воплощением мечты по Аспазии.

Моя тяга к иллюзиям привела меня к падению.

В Стрезу я приехал в начале сентября того же тысяча восемьсот восьмидесятого года, намереваясь здесь, в это удивительно мягкое по сезону время, у тихих вод Большого озера — Лаго Маджоре — встретить свой тридцать шестой год рождения, тревожный, отмеченный погасшей звездой жизни моего отца, любовь к которому не ослабела с годами.

Он снова стал мне сниться. Возникали сцены, которые вообще не могли происходить со мной. Или они настолько глубоко были заложены в моем подсознании, что лишь сейчас, через всю жизнь отца, вдобавок к моей, всплыли на поверхность: отец играет на органе при большом стечении слушателей, и я, совсем кроха, — живут лишь одни мои, не отрывающиеся от него, глаза. Я всё тешил себя мыслью: переживу этот срок и буду жить долго. А то, что меня одолевают один за другим приступы, иногда такие, что, кажется, их просто не переживу, то это плата или даже расплата за поток мыслей, которые в самые тяжкие минуты меня озаряют и одаряют радостью. В омуте страданий эта радость кажется скудной, но питается от самых основ мира, и в какие-то мгновения приоткрывает щель в закоулок, огибающий пресловутую «вещь в себе» и приближающий к самой тайне Сотворения.

Это записывается мной в отдельную заветную тетрадь собственным изобретенным мною шифром. Причем я прячу эти записи так тщательно, что затем сам долго не могу их найти.

Когда же нахожу и пересматриваю, каждый раз возникает ощущение, что вижу эти записи в первый раз, и дрожь охватывает все мое тело.