Андрей Колганов - Йот Эр. Том 2

Стройная, высокая, с несколько крупноватым бюстом и тонкой талией, она гордо несла свою изящную головку с гривой черных, с металлическим блеском, гладких волос, старательно собранных в узел на затылке. Но шпильки были не в ладах с её волосами: они падали и терялись, а вырвавшиеся из плена волосы волной рассыпались по плечам. Она снова зло и туго стягивала их на затылке, грациозно откинув назад голову, не ища зеркал, привычно втыкала в них очередную порцию шпилек, которыми были забиты карманы ее мужа. При этом ее руки, как две змеи, закидывались на затылок, а потом плавно опускались. Это были руки царицы: гибкие, всегда затянутые по самые запястья длинными узкими рукавами, они дразнили окружающих своей гибкостью и мраморной белизной безупречных кистей. Она никогда не носила украшений. Только две жемчужины на тонких платиновых цепочках свисали с ее крохотных открытых ушек и терялись на фоне живой жемчужной белизны ее кожи. Длинная гибкая шея и классической формы плечи, окруженные темной тканью, светились каким-то внутренним светом, как фарфоровый абажур, и приковывали к себе все взгляды. Печальные серые глаза миндалевидной формы всегда прятались под длинными черными ресницами и теплели только при приближении ее мужа.

Ее муж, апоплексически красный старик, потный, задыхающийся, всегда засыпающий свои брюки и все вокруг пеплом сигарет, так резко контрастировал с молодой красавицей женой, что я долго не верила в искренность их отношений. Ванда постоянно и неприметно опекала его: следила за падающим с сигарет пеплом, за пуговицами, вечно отлетающими или расстегивающимися, галстуком, не желавшим лежать посередине его огромного живота, количеством пива, им поглощаемого, и таблетками, которые надо было пить вовремя. Он отвечал на ее заботу извиняющейся улыбкой и так внимательно наблюдал за каждым ее шагом, как только может нежно любящий отец следить за своим смертельно больным ребенком.

Маленькая старушка с болонкой, всегда одетая по последней моде, бабушка секретаря посольства, была особенно мила. Слушать её доставляло истинное удовольствие. Совершенно неожиданно для посвященных она заявляла, что была близкой подругой одной из дочерей К. Маркса, а потом, без всякого перехода, начинала с жаром утверждать, что только собаки достойны любви. Она прожила долгую и очень интересную жизнь. В юности увлекалась марксизмом, вступила в Коммунистическую партию, была представителем Коминтерна в Советском Союзе, с 1936 года воевала в Испании. А потом было долгое и трудное возвращение домой, где ее ждали могилы детей и долгие поиски единственного внука…

В тот холодный, дождливый осенний вечер 1947 года, в очередной «День свадьбы», в Посольстве собралось особенно много гостей. Рядом с изыскано и дорого одетыми служащими посольства приглашенные местные дамы, разряженные в яркие, с пестрыми крупными цветами панбархатные платья, со слишком откровенными декольте, вычурными прическами и искусственными украшениями, казались нелепыми и чужими на фоне строгой цветовой гаммы убранства посольства, а мужчины в черных фраках чувствовали себя намного скованнее, чем ливрейные лакеи, обносившие присутствующих мороженым и напитками.

Хозяйка дома, в изящном платье, отделанном мехом, удачно оттеняющем ее уникальное изумрудное колье, грациозно скользила среди ярких дам, кому-то кивая, кого-то представляя друг другу.

Меня не интересовала эта шумная разношерстная толпа. Доктора, с которым я так любила танцевать, еще не было, и мы с бабушкой уединились в зимнем саду, где, как ни странно, не оказалось никого, кроме нас.

Слушая интереснейшие рассказы старушки, я не замечала, как летело время.

В дверях появился доктор.

— Я знал, что именно здесь найду вас, милая девочка, — его голос был и уверенным, и радостным, — но не думал, что в такой компании (они явно терпеть не могли друг друга).

Склонившись в нарочито учтивом поклоне, он поцеловал руку старушке, брезгливо оттопырившей при этом губу, и попросил разрешения увести меня на танец.

И опять этот непререкаемый, уверенный тон и властная рука… Уже больше двух лет я знала это человека, и каждый раз от прикосновения его сильных и нежных рук испытывала одинаковое чувство…

Страстные, ритмичные звуки «La Cumparsita» наполняли кремовый зал. Это танго я особенно любила.

Легко и упоительно было танцевать с ним. Немолодой мужчина с телом юноши, он танцевал страстно и очень профессионально. Я часто думала о том, что он мог бы быть танцовщиком в балете. Но не это было главным. Очутившись в его руках, я переставала ощущать себя. Я становилась его тенью, продолжением его самого, с легкостью повторяя все движения, хотя понятия не имела о тех сложных па, которые он делал, да и после я едва ли могла бы воспроизвести их. Ощущение это можно было сравнить лишь с детским сном, когда так легко и просто отрываешься от земли и летишь, летишь… В таком безумном упоении я летела в танце, почти падая на пол, когда он откидывал меня, и мгновенно распрямляясь в резких, отточенных движениях. Обычно когда мы с доктором танцевали танго, остальные пары постепенно отходили к стенкам, оставляя нас одних в огромном зале. Музыка смолкала, когда в последнем па, уронив меня на свое колено, он резко выпрямлялся, поднимая меня очень сильной рукой, и бережно ставил на ноги. Какое-то время, пока нам аплодировали, я находилась как бы в состоянии наркоза или опьянения, а потом шла, поддерживаемая им, нетвердыми шагами по скользкому паркету к ближайшему креслу.