Андрей Колганов - Йот Эр. Том 2

На какие ухищрения мы ни пускались, отправляясь вечером на танцплощадку! Все шло в ход: и теткина губная помада, и мамины туфли на каблуках (надетые, естественно, без её ведома), и бабушкин носовой платочек с кружевами. Ох, как хотелось нам быть нарядными!

— Бессовестные свистушки, — шипела нам вслед Мишкина бабушка, встряхивая седыми буклями, — вешаются на шею мальчику!

— Девчонки! На губах молоко не обсохло, а как себя ведут, — зло пыхтела толстенная, молодящаяся, с ярко-бордовыми волосами, покрашенными красным стрептоцидом, кассирша танцплощадки — дама лет под сорок. — Этим только волю дай, порядочным женщинам и мужчин не оставят!

Играл духовой оркестр. Редкие фонари в аллеях парка превращали ночь в нечто нереальное. Едва освещенные деревья казались непроходимой чащей, листва была, как декорация театра. Из тени выныривали и вновь исчезали люди, а здесь, на танцплощадке, на этом пятачке с ярко-голубой раковиной, внутри которой укрывался оркестр, сияли лампочки, стайками, хихикая и бросая кокетливые взгляды, перепархивали девчонки, стояли группами или по двое «старушки» (девушки лет двадцати — двадцати пяти), на низеньком заборчике висели женщины и заглядывали в щели любопытные глазенки детей. Мужчины всегда собирались в одном углу. Звездой первой величины казался нам среди них Мишка. Заняв законное место Блина, слева от входа, широко расправив грудь (со специально расстегнутой рубашкой), он играл мышцами, и орел оживал, а волосы девушки вздрагивали у него на животе.

— Безобразник, еще штаны расстегни! — орала на него кассирша, но Мишка игнорировал ее, а мы понимали, что это она от злости, что он на нее не смотрит.

поет певица на маленькой эстраде, мы «открываем» фокстрот (естественно, девчонка с девчонкой) и видим, как на площадку входит Люба. Первая красавица нашего квартала. Сам Блин не решатся ее провожать, он только заигрывает. На белой в сборках блузке значки ворошиловского стрелка, ГТО I-й ступени и, недосягаемая мечта девчонок (мы все считаемся маленькими), — голубой раскрытый парашют. Да, наша Любушка парашютистка, и радистка, и испанский учит, и косы у нее самые длинные, и вообще она счастливее нас всех: ей уже исполнилось девятнадцать лет! Но!.. И наша гордая недотрога Любушка оказалась бессильной перед этими могучими орлиными крыльями: на мизинце у Любушки ярким огнем сияет стеклышко в новом колечке. И идет она мимо Мишки, далеко отставив пальчик, чтобы заметил гордый матрос это специально для него надетое украшение. Но Мишка смотрит не на колечко, а на ее тугие длинные косы и не может оторвать взгляда…

Люба, Любушка! Через год ты вернулась с фронта, куда ушла добровольцем, уже не только без кос, но и без грудей, вырезанных во время пыток. Партизаны освободили ночью свою радистку, точнее то, что от нее осталось… А в госпитале она узнала, что к тому же и беременна. В первый день, когда ей врач позволил встать с постели, она повесилась в душевой.

Вернулся живым с войны к своей совсем одряхлевшей и почему-то ставшей доброй бабушке и Мишка. Худой, едва стоящий на костылях, какой-то ссохшийся и вроде ставший ниже ростом, с редкими седыми волосами. А на месте его уникальной наколки — осталось… Zum Andenken!

Да, этого никогда не забудешь.

Борька-Блин, каким-то странным образом так и не попавший на фронт и даже нигде не работавший все это время, увидав Мишку издали, гордо сплюнул окурок американской сигареты, еще глубже засунул руки в «клеша» и, победно задрав голову, понес свой моднейший, до дикости яркий и широкий галстук навстречу бывшему сопернику, выглядевшему теперь таким невзрачным и жалким.

Уже почти поравнявшись с матросом и приготовив свой коронный плевок на носок ботинка соперника, он вдруг увидел его глаза и, как бы наткнувшись на невидимое препятствие, сник, вытащил руки из карманов и нырнул на другую сторону улицы.

Вот оно! Во мне возникает давно забытое чувство бойца. Хоть и считали нас маленькими, но на долю тех, кто стал добровольцами, войны достало. И так захотелось подарить это чувство бойцовской силы, незабываемой ненависти, радости жизни — всю полноту и счастье доставшегося на долю нам, оставшимся в живых, этим заблудившимся в самом центре Москвы «хиппующим» беспризорникам, что даже сердце защемило. Ведь они никому не нужны, эти «лишние» дети занятых родителей…

Громкий щелчок ридикюля моей соседки заставил меня оглянуться. Старушка вытащила платочек с кружевами и незаметно старалась промокнуть им глаза, полные слез. Я проследила за ее взглядом. Тоненькая, голенастая девушка с распущенными волосами, никого не видя, протянув вперед руки и раскрыв как для поцелуя губы, летела, почти не касаясь земли, а навстречу ей, вынырнув из подземного перехода, с тюльпанами в одной и кейсом в другой руке спешил юноша. Люди невольно расступались, давая им дорогу. И вот они вместе! Парень не сводит с нее глаз, а руки заняты… Это длится всего мгновенье. Он неумело сует ей в руки цветы, бросает «модерный» кейс, и они замирают в поцелуе.