Андрей Колганов - Йот Эр. Том 2

Что пережил в это время ее отец, находившийся рядом, не берусь даже представить. Ведь недаром у него вырвался обращенный к хирургу вопрос:

— Послушайте… Сколько же ей еще так мучиться? Может быть… ей лучше вколоть побольше морфия? Если уж конец, так хоть без боли… — с сумасшедшей тоской во взоре генерал ожидал ответа.

Седой врач отрицательно мотнул головой:

— Пока есть хоть малейшие шансы, мы будем бороться. А там — как Бог даст.

В этой схватке со смертью Нина выстояла. Крайне тяжелое состояние девушки исключало оперативное вмешательство, из-за чего многие переломы с фрагментацией костей срослись неправильно. В преклонные годы это аукнулось очень серьезно, но многие десятилетия нисколько не мешало жить. Три месяца Нина провела в госпитале — большую часть времени почти вся в гипсе, на растяжках, с постоянным приемом обезболивающих (морфий и белладонна). Врачи весьма опасались наркотического привыкания. Обошлось. Тем не менее некоторое время после выписки из госпиталя Нина не могла обойтись без приема белладонны из-за мучивших ее сильных болей.

Впереди был август, и оставшийся месяц летних каникул ей предстояло провести в санатории в Закопане. Но Нина не была бы сама собой, если бы не потащила на отдых в Татры и своих подшефных пятиклассников из русской школы-интерната. Хотя так она о них думала просто по привычке — ребята уже давно перешли в следующий класс.

На людях девушка держалась молодцом, хотя то и дело боль наваливалась на нее — без всякого распорядка и видимых причин, но регулярно. Днем с этим еще как-то удавалось справляться самой, но чем ближе к вечеру, тем меньше оставалось шансов обойтись без лекарств.

Вечером, перед сном, Нина зашла в медпункт пансионата и сказала дежурной медсестре:

— Мне прописали белладонну в качестве обезболивающего. Надо принять на ночь, а то я уснуть не смогу.

Медсестра просто ткнула рукой в сторону шкафчика:

— Вон, на второй полке снизу стоит флакончик.

Девушка взяла четыре таблетки, пошла к себе в номер, приняла и заснула, заперев дверь, чтобы ей не мешали выспаться.

Зашедшая в медпункт женщина-врач, выяснив, что одна из отдыхающих приходила за белладонной, проверила наличие таблеток и ужаснулась:

— Неужели девочка решила покончить с собой?

Всех подняли на ноги, всполошили учеников, приехавших вместе с Ниной, и, когда не удалось докричаться через запертую дверь, самый сильный из старшеклассников — Дорогуша (о котором уже упоминалось в связи с дракой с харцерами) — просто вышиб дверь.

Когда Нину растормошили, она в раздражении пробормотала:

— Дайте же поспать, наконец!

— Ты что вытворяешь! — запричитала женщина-врач. — Ведь эта доза убьет лошадь!

— Значит, я верблюд, — пробормотала Нина и, заметив среди вошедших Дорогушу, взмолилась: — Выстави всех за дверь!

— Что такое верблюд? — недоумевала врачиха, ибо это слово Нина произнесла по-русски.

— Ребята, нарисуйте ей, — вдогонку бросила Нина.

И ребята нарисовали. Углем на чистой белой стене медпункта.

В конце концов, врач дозвонилась до города и, видимо, что-то выяснила относительно странной девчонки и верблюда.

— Русские всегда что-нибудь такое вытворяют, — резюмировала она.

Генерал Речницкий уже давно подготавливал перевод своей дочери в Москву. Он не считал ошибкой тот первый эмоциональный порыв, который позволил себе, когда забрал дочь в Польшу — оставив ее в Ташкенте, он не мог быть уверенным за ее судьбу. Но и тут Нина подвергалась большому риску, и последний случай только укрепил его во мнении, что ее пора убрать отсюда, отправив обратно в СССР. Теперь у него, да и у самой дочери, было больше возможностей, чтобы она смогла устроиться достаточно благополучно. Повод для того, чтобы пробить это решение через руководство, был — Нине в апреле 1950 года исполнилось восемнадцать лет, и ей надо было нормально завершить обучение в школе и получить высшее образование. Кроме того, сыграло свою роль далеко не блестящее состояние ее здоровья после госпиталя.

Вопрос был решен положительно, и в конце августа девушка отправилась в Москву, получив советский паспорт на свое прежнее имя. Janina Recznicka превратилась в Нину Яковлевну Коновалову. Она сняла комнату в центре столицы, на улице Обуха, между Бульварным и Садовым кольцом, не так далеко от станции метро «Курская», на четвертом этаже старого московского дома, и приступила к учебе. Многое ей оказалось в новинку — например, раздельное обучение. Поначалу она попала в привилегированную женскую школу, в среду «генеральских деток». Учениц туда привозили на автомобилях, и, хотя все были одеты в школьную форму (сшитую лучшими портными из лучших тканей), у девчонок оставалась еще возможность соревноваться друг с другом по части того, у кого лучше чулки, туфельки и драгоценности.