Всеволод Иванов - Александр Пушкин и его время

Темно-лиловый с кистями гроб с телом великого поэта поставлен был в передней, в полутемной комнате, освещенной только мерцанием нескольких десятков восковых свечей, горящих у гроба в четырех больших церковных ставниках, обвитых черным крепом. Гроб стоял на катафалке в две ступени, обитом черным сукном с серебряным позументом. В ногах стоял аналой, за которым басом читал дьячок. Тело покойного покрыто белым крепом и парчовым палевым покровом. Лицо было необыкновенно спокойно и очень серьезно, но нисколько не мрачно. Курчавые волосы разбросаны по атласной подушке, а густые бакенбарды окаймляли впалые щеки до подбородка… На Пушкине — его любимый темно-коричневый сюртук.

Толпа народа в эти дни стеною стояла против окон квартиры, завешенных густыми занавесями и шторами. Люди старались проникнуть к телу, но впуск был затруднителен. Входившие благоговейно крестились и целовали руку покойного. Есть свидетельства, что со времени кончины Пушкина и до перенесения его в церковь в его доме перебывало до 50000 человек. Один современник сообщает, что извозчиков нанимали просто «к Пушкину», без адреса.

Осаждались в эти дни и книжные лавки. Только что вышедшее полное издание «Евгения Онегина» малого формата расхватали — в эти дни разошлись более 2000 экземпляров. Книгопродавец Смирдин выручил сразу больше сорока тысяч рублей…

Было объявлено, что отпевание тела будет совершено в Исаакиевском соборе, что в Адмиралтействе [23] [23] Большой Исаакиевский собор тогда не был еще отстроен , первого февраля, в 11 часов до полудни. Народ устремился туда и находил храм запертым: отпевание происходило в другой церкви — в церкви Спаса Конюшенного. Тело Пушкина было перенесено в этот храм после полуночи, тайком, присутствовало при этом не более десятка самых близких поэту да десятка два бравых жандармов. У Адмиралтейства народ сразу же узнал, где назначено отпевание, бросился туда, и вся обширная площадь перед Спасом Конюшенным представляла собой сплошной ковер из человеческих голов. Когда после отпевания гроб выносили из церкви, чтобы поставить его в склеп при церкви, где тело должна было оставаться до отправления к месту погребения, процессия вдруг остановилась.

Поперек пути лежал человек большого роста. Он рыдал. То был Вяземский.

Лишь третьего февраля, в глухую ночь, со двора Конюшенной церкви выехал печальный тайный кортеж. Впереди всех в санях ехал жандармский офицер капитан Ракеев, за ним неслись дроги на санях, на них заколоченный в ящик гроб, на ящике белый крест. На дрогах примостился верный крепостной слуга поэта Никита Козлов, не отходивший ни на шаг от своего питомца до самой могилы. За дрогами в кибитке ехал назначенный царем в это сопровождение Александр Иванович Тургенев.

Езда была фельдъегерская, скакали сумасшедшие «по самонужнейшей казенной надобности», мгновенно меняя лошадей на станциях, загоняя их; тройки неслись одна за другой. Тургенев так и пишет в своем дневнике: «За нами прискакал гроб…»

Страшен был этот бешено скачущий по пустынным ночным улицам Петербурга гроб народного поэта, снова отправляемого в вечную ссылку на Псковщину. Пятого февраля после полудня были в Тригорском, где уже слышали о дуэли, но путем еще ничего не знали. Мороз был крепкий, Прасковье Александровне Осиповой нездоровилось, и после обеда, часу в третьем, она прилегла отдохнуть. И вдруг ее дочери в окна видят — во двор скачет возок, а за возком длинные сани с ящиком. Разбудили Прасковью Александровну, она вышла и встретила в гостиной старого своего знакомого А. И. Тургенева в сопровождении жандармского офицера. Тургенев по-французски рассказал хозяйке, что они привезли тело Пушкина, которое приказано доставить в Святогорский монастырь, но, не зная точно дороги, они сбились, иззябли, и вместо монастыря попали в Тригорское.

«Вот ведь какой случай! — восклицает в своих записках младшая дочь Прасковьи Александровны Катерина Ивановна, в ту пору четырнадцатилетняя девочка. — Не мог ведь Александр. Сергеевич лечь в могилу, не простившись с мамой и с Тригорским!»

В усадьбе, заваленной снегами, путников гостеприимно оставили ночевать, тело же приказали везти в Святые горы, куда нарядили также тригорских и Михайловских мужиков — копать могилу.

Копать могилы, однако, не пришлось — крепко промёрзла земля, была как железо, только разрыли снег, выломали яму. Утром, чуть свет, поехали в Святые горы оба тестя — хоронить Пушкина, а с ними две девушки, дочери Прасковьи Александровны, — Маша и Катя.