Всеволод Иванов - Александр Пушкин и его время

«Пугачев ехал мимо копны сена — собачка бросилась на него. Он велел разбросать сено. Нашли двух барышень — он их, подумав, велел повесить».

А вот картина уже из противоположного лагеря: «Когда разлился Яик, тела поплыли вниз. Казачка Разина, каждый день прибредши к берегу, пригребала палкою к себе мимо плывущие трупы, переворачивая их и приговаривая: «Ты ли, Степушка, ты ли, мое детище? Не твои ли черны кудри свежа вода моет?». Но, видя, что не он, тихо отталкивала тело и плакала».

20 ноября 1833 года Пушкин возвращается в Петербург, везя уже с собой готовую рукопись «Истории Пугачева», в то время как просил он командировку для работы над романом о Пугачеве.

И 6 декабря того же 1833 года Пушкин, очевидно уже имея переписанную начисто «Историю Пугачева», представляет рукопись графу Бенкендорфу при письме, в котором пишет:

«Хотя я как можно реже старался пользоваться драгоценным мне дозволением утруждать внимание государя императора, но ныне осмеливаюсь просить на то высочайшего соизволения: я думал некогда написать исторический роман, относящийся ко временам Пугачева, но, нашед множество материалов, я оставил вымысел, и написал «Историю Пугачевщины». Осмеливаюсь просить через Ваше сиятельство дозволения представить оную на высочайшее рассмотрение. Не знаю, можно ли мне будет ее напечатать, но смею надеяться, что сей исторический отрывок будет любопытен для его величества особенно в отношении тогдашних военных действий, доселе худо известных».

Эта переписка явно показывает, что Пушкин, выехав в губернии Казанскую и Оренбургскую, был потрясен размахом того народного отпора, который дал народ казенному Петербургу. «Пугачевщина», как поэт называет это движение, была куда сильнее, чем «Ужо тебе!..» бледного, до сумасшествия потрясенного, слабого, мелкого чиновника Евгения.

Восстание Пугачева было грозным натиском, ответом самого народа, пусть плохо вооруженного, но отважного, могучего; для борьбы с ним пришлось вызывать с Дуная знаменитого уже тогда Суворова, сражавшегося в Турции, что произвело плохое впечатление на Европу. Пушкин видел и ясно понимал, что это не короткая вспышка, но

«бунт», что это большое восстание сословий казаков и крестьян против других сословий. Путем организованной крестьянской войны народ добивался реформы государства и решения вопросов национальных. «…Мятеж, — пишет Пушкин, — поколебавший Государство от Сибири до Москвы и от Кубани до Муромских лесов». Это было то самое, чего так позднее боялись декабристы, та самая неуемная сила, которую они не решались развязать, повести за собой. В своей поездке к Уралу воочию видит Пушкин, как народ может делать сам свою историю, бороться за себя.

И Пушкин представляет (свой привезенный «невымысел» царю — грозную, реальную, нарисованную им, великим писателем историческую картину кровавой усобицы в государстве… Пусть же сам царь решит, что можно сказать, чего нельзя сказать о Пугачеве, пусть решит — можно ли отношение к сильным, энергичным восставшим соотечественникам и подданным своим ограничивать безоглядным шельмованием их как «воров», «злодеев», «бунтовщиков», «разбойников»?

Представив рукопись «Истории Пугачева» царю, Пушкин явно волнуется.

Он «имел… неприятности денежные». Как пишет он в половине того же декабря П. В. Нащокину в Москву, «я сговорился было со Смирдиным, и принужден был уничтожить договор, потому что бедного всадника цензура не пропустила. Это мне убыток. Если не пропустят Историю Пугачева, то мне придётся ехать в деревню. Всё это очень неприятно».

Против всех ожиданий и волнений поэта император Николай «Историю Пугачева» прочел и разрешил к печати очень быстро. В начале февраля 1834 года энергичный Пушкин уже представил царю второй том, состоящий исключительно из документов. Царем отпущены и средства для издания «Пугачева» — 20 000 рублей.

Кроме «ссуды на печатание «Истории Пугачевского бунта», Пушкин просил у царя и получил разрешение на печатание этой книги «в той типографии, которая подведомственна г-ну Сперанскому».

«История Пугачевского бунта» в двух томах вышла в декабре 1834 года. Отпечатанная в количестве трех тысяч экземпляров, она, по словам ее автора, «не имела в публике никакого успеха»; действительно, после смерти Пушкина на его квартире оказалось 1750 непроданных экземпляров этой книги.

Публике, а главным читателем тогда был дворянин, книга Пушкина не понравилась. Но зато она понравилась императору Николаю.