Всеволод Иванов - Александр Пушкин и его время

По России ходили манифесты Пугачева от имени Петра Третьего следующего содержания:

«Божиею милостию мы, Петр Третий, император и самодержец всероссийский: и протчая и протчая и протчая.

Обевляется во всенародное известие:

Жалуем сим имянным указом с монаршим и отеческим нашим милосердием всех, находившихся прежде в крестьянстве и в подданстве помещиков, быть верноподданными рабами собственной нашей короне и награждаем древним крестом и молитвою, головами и бородами [22] [22] В Пугачевском движении сильным элементом было старообрядчество. Старообрядцем был и сам Пугачев. , волностию и свободою и вечно козаками, не требуя рекрутских наборов, подушных и протчих денежных податей, владением землями, лесными, сенокосными угодьями и рыбными ловлями, и соляными озерами без покупки и без аброку, и свобождаем всех прежде чинимых от злодеев дворян и градцких которых противников и злодеев-дворян, всякой может возчувствовать тишину и спокойную жизнь, коя до века продолжатся будет (курсив наш. — Вс. И. ).

Дан июля 31 дня 1774 году.

Петр».

Вот каким ликом обратилось в исторической действительности крепостное право петербургского недавнего образца 1762 года. Вот что принес с собой в течение одного десятилетия «Указ о Вольности Дворянской» — это освобождение помещиков от государственной службы, от крепости государству и отдача им крестьян во власть, в службу, в суд и расправу. В гражданской войне 1773–1775 годов дрались между собой две армии — крестьянская, под водительством Емельяна Пугачева, и дворянская, ведомая дворянами — офицерами и генералами, состоявшая из крестьян же солдат, воспитанных и обработанных долголетней и жестокой военной муштрой. Война шла на большом пространстве, крепости осаждались, сдавались, переходили из рук в руки. Оренбург томился в осаде, изнемогая от голодовки. Пугачев захватил Самару, бросился на Урал, взял Красноуфимск, Ижевский и Боткинский оружейные заводы, рабочие которых стали работать на него, отливая артиллерийские оружия. Осаждена была Казань, взята и сожжена дотла, опричь Кремля.

Положение было угрожающим в такой степени, что генерал Бибиков, начавший было действовать удачно против Пугачева, но вскоре заболевший и умирающий в Бугульме, сказал: «Не жалею о детях и жене: государыня призрит их: жалею об отечестве».

Поднимающиеся повсюду народные массы из всех этих Кистеневок, Самодуровок, Бунтовок, всей силой своей ярости, гнева и ненависти обрушились на дворянские поместья, на города, повсеместно истребляя, где было возможно, дворян, офицерство, отдельные гарнизоны, чиновничество, купечество, духовенство.

В «Истории Пугачева» Пушкин очень тщательно, очень ярко, по дням, по направлениям описывает ход событий, приводя возможно точные факты и изумительные детали. Картина потрясающая! На огромном пространстве — от города Гурьева на юге на берегу Каспийского моря восстание, простираясь к северу, захватывало города на реке Каме и Екатеринбург; подходило в Сибири к Тюмени; на западе подходило к Волге под самый Нижний Новгород и захватывало Царицын; на востоке его линия шла с юга по реке Яику (Уралу), охватывала Оренбург и шла далее в северо-восточном направлении, включая в себя города Златоуст, Челябинск, Курган. Единого стратегического плана, систематического и стройного, искать тут не приходилось. Все могучее движение это объединилось единодушием народным, народ сам подымался повсюду. Эпиграф, взятый Пушкиным к своей книге из записей очевидца движения, архимандрита Платона Любарского, говорит прямо, что «…и сам Пугачев (думаю) подробностей оных не только рассказать, но нарочитой части припомнить не в состоянии, поелику не от его одного непосредственно, но от многих его сообщников полной воли и удальства в разных вдруг местах происходили».

Пушкин пишет:

«Уральские казаки (особливо старые люди) доныне привязаны к памяти Пугачева. «Грех сказать, — говорила мне 80-летняя казачка, — на него мы не жалуемся; он нам зла не сделал». — «Расскажи мне, — говорил я Д. Пьянову, — как Пугачев был у тебя посаженым отцом». — «Он для тебя Пугачев, — отвечал мне сердито старик, — а для меня он был великий государь Петр Федорович».

Таково было мнение народное…

«Когда упоминал я, — продолжает Пушкин, — о его скотской жестокости, старики оправдывали его, говоря: «Не его воля была; наши пьяницы его мутили». Положение дворянства, захваченного восставшими, было невообразимо. Вот потрясающая деталь Пушкина: